Джослин Джексон - Я иду искать

Должно быть, она промахнулась, потому что я всё ещё бежала. Я с силой запустила в неё кочергу, она вскрикнула и выронила револьвер. Он со стуком шлёпнулся под диван. Я услышала крик Луки, громкий, пронзительный, совсем детский. Он пытался проскочить мимо нас, забыв о своей сумке. Ру выла, её рука была странно изогнута. Я была близко, и она вцепилась в меня здоровой рукой. Мы рухнули на пол. Она перекатилась через меня, мы обе налетели на чайный столик. Она с силой сжала моё плечо, и меня обожгла страшная боль. Весь мир внезапно стал белым. Её пальцы окрасились кровью, и я почувствовала, как тёплая кровь хлещет из меня потоком. Я поняла — Ру не промахнулась.

Её мокрая, окровавленная рука шарила по моему лицу, пытаясь нащупать глаза, и я с силой ударила её по руке, туда, где она висела под неправильным углом. Она отшатнулась назад, что-то завопила. Кажется, она требовала, чтобы Лука дал ей пистолет, но я не видела Луку. Сбросив Ру, я на четвереньках поползла к дивану. Пистолет оказался в моих руках, холодный, чёрный, на удивление тяжёлый. Я села на пол, здоровой рукой сжала пистолет, попыталась прицелиться. Лука сидел на полу, в стороне от сумки и нас обеих, ближе к двери. Он испуганно мотал головой, его глаза стали огромными.

Ру поднялась на ноги, и я увидела, что в здоровой руке она сжимает кочергу. Мы смотрели друг на друга. Она занесла кочергу и стояла от меня в четырёх шагах, я целилась в самый центр её груди.

Боль в плече становилась всё сильнее. Обжигающий, склизкий поток крови вытекал из меня, лицо Ру расплывалось, будто она вновь была под водой, казалось больше, как это всегда бывает на дне океана. В глазах мутилось и темнело.

Телефон под ковром вновь зажужжал. Звонила мать Луки. Сам Лука, рыдая, полз к двери.

— Лука! — закричала Ру, но он поднялся на ноги и выбежал из дома. Дверь за ним с силой захлопнулась, и я услышала громкие мужские голоса. Они требовали лечь, лечь на землю, немедленно. Полиция? Она уже приехала?

Я слышала, как Лука кричит:

— Ладно, ладно, Господи, только не стреляйте!

— Ладно, — эхом откликнулась Ру, — ладно.

Я подумала, что она запустит в меня кочергу, как я в неё, но она не стала. Её рука безвольно повисла, выронила кочергу.

Через несколько секунд полиция будет здесь, думала я, и потребует объяснений. Там, за дверью, мальчик, которого она украла, лежит в мокрой траве, и остаётся лишь надеяться, что он невредим. В двух домах отсюда спит Шар, жизнь которой разрушена. Чуть дальше по улице — моя семья, наивная и доверчивая. Они любят меня, они понятия не имеют, что я сейчас делаю. Что вообще я сделала.

— Знаешь что, Эми? — сказала Ру, изгибая губы, собираясь сказать что-то, что уже не имело значения. Или съязвить. Может быть, вновь намеревалась угрожать мне или хотела рассказать ещё что-то про свою чёртову игру. Она смотрела мне в лицо, будто у меня в руках не было пистолета. — Знаешь что? — повторила она.

Я не хотела знать.

Я нажала на курок.

Пуля, как и Ру, собиралась ранить меня гораздо больнее. Чуть выше — и она попала бы в подключичную вену, и я бы не выжила. А так — прошла между рёбрами и ключицей, почти не задела кость, а потом вонзилась в стену за моей спиной. Боль была адская, но и она прошла.

— Вам повезло, — сказал мне хирург, когда я очнулась.

У меня слишком кружилась голова, чтобы я могла соблюдать правила хорошего тона. Меня словно укачивали в больничной кровати — спасибо машине, вдоволь накачавшей меня морфием, когда я нажала на кнопку. Вместо ответа я уставилась на жёлтые усы хирурга, сиявшие в солнечных лучах.

— Нам всем повезло, — ответил Дэвис, не только из вежливости. Он говорил всерьёз. Он крепко сжал в руке мою ладонь, когда меня привезли в палату, и не отпускал. Теперь я знала — он её не отпустит. Никогда. Я точно была в этом уверена.

Кажется, я не говорила ни слова, пока не ушёл хирург. Потом наконец задала вопрос:

— А когда я снова смогу нырять?

Потом Дэвис сказал мне, что именно в этот момент понял — со мной всё будет в порядке.

И всё было в порядке. Спустя три недели мне позволили заходить в воду. Правда, нырять пока не разрешили — физиотерапевт сказал, что пока нельзя нагружать плечо тяжёлым снаряжением. Но я нашла компромисс. Дождалась ясного, спокойного дня и спрыгнула с лодки в одном только гидрокостюме и ластах. Мой компенсатор плавучести, накачанный так, что он мог выдержать танк, тащила Мэдди, как и тяжёлый баллон с воздухом. Я расслабилась, войдя в ласковые волны, позволила океану нести мой груз. Так я ныряла почти шесть недель, пока плечо не зажило. Больше никаких проблем с ним не было.

Погода к тому времени стала холоднее. Уроки дайвинга сократились до минимума, так что ныряли в основном мы с Мэдди. Иногда приходили на занятия в «Школу Ныряльщиков», даже платили. Ныряли каждые выходные, пока позволяла погода.

Мэдди, на мой взгляд, хорошо справлялась. Её успеваемость не снизилась, характер не изменился. Осенью она пару раз в неделю общалась с психологом, но к зиме эти встречи сошли на нет.

Но мы никогда больше не плавали к Большой Барже. Никто из нас даже не предлагал. Когда мы решали, куда отправиться, всегда выбирали другое место. Однажды группа, плывшая с нами, попросила отвезти их на Большую Баржу, но я убедила их посетить Текс-Эдвардс, пообещав показать морских ежей. И показала.

Зимой работы было мало, но я не расстраивалась. Дел хватало — я помогала Шарлотте оформлять развод, вместе с ней посещала курсы для беременных. Я была рядом, помогала ей дышать, сжимала в руке её ладонь, когда она выталкивала в большой мир малышку Эстер. Держа в руках Эстер, маленькую, краснолицую, такую чудесную, я ощущала жалость к Филлипу. Он не знал цены того, что потерял.

Ему пришлось потерять и то, чему он знал цену. Об этом я позаботилась. Выбрала в адвокаты настоящего питбуля, хоть и сказала Шар, что нашла милейшего человека, помогавшего женщинам в таких, как у неё, ситуациях. Конечно, мы хотели оставить ей дом, хоть она и волновалась, что не сможет его себе позволить. Я велела ей не беспокоиться. Этот адвокат занимался и вопросами выплаты ипотеки, он был полностью на стороне Шарлотты. Всю бумажную работу я взяла на себя. Шар, Руби и малышка Эстер остались в своём родном доме.

Теперь Шарлотта работала по утрам в детском садике Руби, а ещё придумывала дизайн листовок и рекламы для местных организаций. У неё отлично получалось. Она понемногу выздоравливала, становилась сильнее. Твёрдо решила добиться лучшей жизни для себя и своих девочек.

Она даже вернулась в книжный клуб — и я, конечно, тоже. Поразительно, как быстро он вновь заработал, будто ничего не случилось. Правда, Бонакко съехали, и я слышала, что они разводятся. Сразу после этого перестала приходить и Панда.