Маргарита Ардо - Новая жизнь Нефертити

— Хорошо, — прошептала я, покрываясь триллионами мурашек совсем не из-за него. — Скоро буду лысой и мёртвой.

— Что ты такое говоришь, малышка?

— Прощай, Финн.

Услышав приближающиеся голоса, я отбила звонок и стёрла его из истории. Откинулась на спинку и залпом выпила оставшийся кофе. От судьбы не уйдёшь, — говорили древние, — особенно если она настигла тебя во время «эм атеф» — твоё собственное, ею предназначенное.

Потом всё происходило, как во сне. Солнце за оконцами повернулось к западу. Мадам Беттарид рассказывала о ритуале очищения, я не слушала. То, что описывалось в исторических документах, я и без неё знаю. Как и то, что открытая сексуальность не считалась греховной. Только почему-то слушая лекцию на дополнительном курсе, я не примеряла это на себя.

На пол падали мои остриженные пряди, будто куски недавней жизни. За плотными полотнами стен, которые пытался сорвать ветер, вовсю шли приготовления. Я больше не могла думать, к чему. Так или иначе, до ночи доживу. И подчинюсь. Значит, и Роберт тоже доживёт. А каирцы?.. Я уже ни на что не надеялась.

Лили трудилась над моим телом с особой тщательностью, почти с остервенением. Отёрла горячими полотенцами, удалила вчерашний грим и нанесла новый. А потом повернулась к солнцу в молитвенной позе и замерла. Затем достала из папки трафарет и обернулась ко мне с несмываемыми маркерами в руках.

Я удивилась, но и без комментария мадам Беттарид вспомнила, что перед служением в храме египетским жрицам расписывали священными текстами тела. И эта часть древней истории тоже происходила со мной.

Лили приступила к работе. Ничего не оставалось, кроме как смотреть на собственное преображение в зеркале, установленном напротив. А Лили была увлечена, с фанатичной восторженностью в остекленевших глазах она рисовала тонким чёрным маркером иероглифы на моём корпусе и бёдрах. И это были не священные тексты, а картуши с разными именами Нефертити: Нефернеферуатон Мери Уа-эн-ра, Анххеперура Мери Атон и так далее, все десять.

Я сглотнула и вновь подумала о мистическом Ка, ожидающем в гробнице. При условии веры в его существование, логика в этом действе была: если замурованному Ка окажется мало внешней схожести, оно может «узнать» имя — Рен. В Древнем Египте имя было также священным, а забвения боялись больше смерти. Именно потому уничтожали имена тех, кого ненавидели. Как например, царевна Меритатон стирала имя второй жены фараона Эхнатона Кийи, выводила любое упоминание везде, где могла. Что-то неприятно зашевелилось в моей душе, словно от нехорошего поступка. Чьего? Странно.

Лили работала, не покладая рук, пряди её убранных в короткий хвост волос, растрепались. Она то и дело встряхивала головой и, стирая капли пота платком со лба, рассматривала меня, отстраняясь, как художник картину.

Мадам Беттарид подходила часто, живо заинтересованная в процессе. И только мне было всё равно.

Лили расположила овальные картуши вдоль моего тела, на каждой груди старательно вырисовала жуков-скарабеев, на плече — по грифу с распростертыми крыльями, окантовку, похожую на браслеты, новые картуши с именами Нефертити поменьше, а по центру груди от яремной выемки типичное для амарнского периода солнце с очеловеченными ладонями на краю каждого луча. Приходилось переворачиваться. Спустя несколько часов ажурная вязь из рисунков и иероглифов покрыла всё моё тело, как татуировка. Лишь шея, голова и кисти рук остались незатронутыми. Я больше не казалась себе обнажённой. Кожа горела, саднила и пульсировала в местах двух картушей, словно они были вырезаны ножом.

Закончив работу, Лили посмотрела с благоговением и вдруг произнесла неслышно, почти шёпотом:

— Idol. I envy you [33] Идол. Я завидую тебе (англ.) . — И с поклоном вышла.

Да, сейчас я безмолвный идол, кукла. С отвращением к себе и вынужденному бездействию я откинулась обратно на раскладной массажный стол посреди комнаты, да так и осталась лежать. Не было ни желания, ни сил вставать. Зачем? К Роберту мне не пробраться: у входа в палатку стоял, как Цербер, Макаров, по периметру — ещё три бугая. Я — ценный артефакт, который охраняют даже от своих. Судя по голосам, вокруг было человек двадцать, и все чем-то заняты. Чем именно? Мне не узнать.

Мадам Беттарид постоянно находилась рядом, готовясь по-своему. Фоном звучала негромкая музыка, предполагая расслабление, а в воздухе чувствовалась суета. Или агония.

Я закрыла глаза.

Сейчас, как никогда, хотелось жить простой, обычной жизнью; ходить в магазин за хлебом, радоваться первым листикам весной, цветению абрикос, запаху клубники, черешне с ветки; хотелось просто мыть полы и смотреть на небо, читать книги, дышать, гладить кота; заваривать чай. Такие маленькие радости, которых не замечаешь, пока не лишишься.

Мне не надо ничего великого! Стремление к исключительности — прямая дорога в ловушку, теперь я знаю. Счастье в простоте. Я даже согласна на одиночество, лишь бы жить. Но в тени закрытых ресниц отчего-то представился взъерошенный Роберт в мятой футболке и джинсах. Он смеялся в светлом фонтане солнечных зайчиков.

Кто-то провёл пальцами по моей руке. Я вздрогнула, просыпаясь.

— Такая нежная кожа и столько магии, — сказала гипнотически томно мадам Беттарид и заглянула мне в глаза.

— Я не чувствую магии, — устало пробормотала я.

Её было не узнать: простая белая туника из льна, парик из синих, сплетённых мельчайшими косичками волос, подведённые чёрным глаза, ожерелье «усех» и явно древняя пектораль на груди. В отличие от египетских традиций пояс на ней был подвязан расшитым золотом на синем в цвет ночного неба переднике, явно позаимствованном у масонов. Мадам Беттарид провела руками над моим телом и удовлетворёно улыбнулась:

— А она есть. Нефертити, как и я, была видящей. И ты становишься, это происходит постепенно. Иначе можно сойти с ума.

«Кого-то, видимо, и не пощадило…» — ехидно подумала я.

Мадам Беттарид сощурилась и вновь провела ладонью по моей коже, я отдёрнулась, бессознательно скривившись от отвращения.

— Если сопротивляться своему естеству, тоже можно сойти с ума. Не забывай это, Дамира!

— А вам не бывает жалко людей? — спросила шёпотом я, заставляя её прислушаться.

— Жалость — низменное чувство, — ответила она и сквозь паузу бросила жёстко и зло: — Меня никто никогда не жалел. — А затем ткнула пальцем на один из раскрытых кейсов. — Надевай свои браслеты со скарабеями. И вот эти два на лодыжки.

— Как скажете, — забывшись, раздражённо процедила я и тут же поправилась, вспомнив о Лембите: — Да конечно.

Когда всё было завершено, я не узнала себя в зеркале: не одетая и не голая, не живая и не мёртвая, но уж слишком похожая на статую, сплошь покрытую письменами, с тяжёлыми украшениями на руках и ногах. Мадам Беттарид протянула мне короткий нубийский парик с множеством косичек с золотыми бусинами на концах. Золотой обруч прижал чужие жёсткие волосы к голове. Я поёжилась.