Джейн Корри - Я отвернулась

— Все-таки отыскала меня.

Я подпрыгиваю от неожиданности.

— Ты меня напугал!

Парнишка сидит на земле, по-турецки скрестив ноги, и ухмыляется. Он разжигает костер.

— Смотри, что я тут нашел! Коробок спичек. Все сухие. А еще вон там куча годных деревяшек.

От гнева мой голос резок:

— Почему ты сам ушел, а меня бросил?

— Решил, что ты пойдешь за мной. И ты пошла, верно? — Он хлопает рядом с собой. — Садись, чувствуй себя как дома!

Я в этом не уверена.

— Здесь безопасно?

— С виду все в порядке. Эти штольни засыпали много лет назад. Авось не провалимся.

Откуда он знает?

Я чувствую что-то твердое на земле под собой.

— Смотри! — возбужденно говорю я, тут же забыв о раздражении. — Монета в два фунта!

Он пожимает плечами:

— На это особо не разбежишься.

— Ты о чем? — Я крепко сжимаю находку в кулаке. — Мы сможем купить буханку хлеба и еще чего-нибудь.

— Еду мы можем стащить и бесплатно.

— Ага, и попасться?

Он пожимает плечами:

— Со мной такого еще не случалось. А с тобой?

Я до сих пор слышу грохот дверей. Вижу сердитые лица надзирателей.

— Не хочу об этом говорить.

— Дело твое. А есть хочешь? — Он лезет в карман и вытаскивает несколько грибов. — Вот, собрал по дороге.

— Поганки, поди?

Он закатывает глаза:

— Сразу видно, что ты городская. Откуда ты?

— Отовсюду сразу.

— Вот как, да?

— А ты как хотел?

— Ну, я-то тебе рассказал о своей маме и о ее старом хрыче. Как долго ты уже бродяжничаешь?

Я пожимаю плечами. Мне трудно точно определить время.

— Несколько лет.

— Я — с тех пор, как мне стукнуло одиннадцать. — Он говорит, словно мы соревнуемся.

— А почему тебя не забрали в приют?

Он выглядит вполне довольным собой.

— Я ведь не высовывался, что я, дурак? Делал все, чтобы меня не поймали. И не смотри так потрясенно. На улицах полно детей вроде меня. Думаешь, мы кому-то нужны?

— А сколько тебе сейчас лет?

Я уже спрашивала его раньше, и он сказал, что это не мое дело. Но теперь он вроде освоился со мной достаточно, чтобы ответить.

— Четырнадцать.

Он должен ходить в школу, жить с матерью. Ей надо было расстаться со своим любовником. Но если я что-то и усвоила в жизни, так это то, что ничего не случается так, как должно происходить по твоему мнению.

— А у тебя нет никаких других родственников, к которым можно пойти?

— Я не знаю, где они сейчас. Мама родила меня, когда сама еще была ребенком, и ее родители выгнали нас.

Дождь теперь капает в шахту через пролом наверху. Моя одежда до сих пор влажная от морской воды, и я дрожу.

— А как ты жил до того, как попал в шайку?

Он вытирает нос рукавом.

— Спал где придется. Иногда в заброшенных зданиях, иногда в кризисных центрах. С ними беда в том, что там нельзя долго оставаться, иначе станут задавать вопросы. Если бы там узнали, сколько мне лет, они бы меня сдали. И я не могу найти работу, потому что слишком молод. Единственное, что остается, — вечное движение.

Он протягивает руки к огню, и я делаю то же самое.

— Что с тобой произошло после выхода из тюрьмы? — внезапно спрашивает он.

— Как ты… — Я отшатываюсь, вспомнив человека из моих снов, и громко выдыхаю, словно так пытаюсь избавиться от кошмара.

— Как я узнал? — заканчивает он за меня. — Когда так долго бродяжничаешь, как я, начинаешь подмечать мелкие признаки. Попал в яблочко, да? — Он лезет в карман. — Хочешь немного курнуть? Может, это тебя успокоит.

Это что, косяк?

— Я боялся, что он отсырел, но все не так уж плохо.

Я мотаю головой.

— Нет, спасибо.

Он вытирает нос тыльной стороной ладони:

— Ну, а я люблю прочистить голову от дерьмовых мыслей. И это помогает.

Он чиркает спичкой, закуривает и глубоко затягивается. Сладкий дым расползается вокруг. Я не могу удержаться, чтобы не вдохнуть немного.

— Ну ладно, давай, — говорю я. Он передает косяк, и мы затягиваемся по очереди.

Какое-то время мы сидим, погруженные в мысли, а затем он снова нарушает молчание.

— Когда я в пути, то свободен как ветер, — говорит он внезапно. — И выбранный путь самый лучший на свете.

— Ты опять говоришь стихами.

Он ухмыляется:

— Я люблю стихи. Мне некуда их записывать, так что все держу в голове. Хочешь знать еще кое-что?

Он начинает рассказывать еще до того, как я говорю «да».

— Когда я жил дома, моим лучшим другом был мышонок. — Он поворачивает лицо ко мне. — Это правда. А потом мама решила купить ловушку. — Его взгляд на секунду смягчается. — Я до сих пор скучаю по Пискуну. Так я его называл.

— Печальная история.

— Нет, все закончилось хорошо! — Глаза парнишки сверкают. — Я поймал Пискуна раньше и отпустил на свободу. Я написал об этом поэму. Но оставил ее дома.

Я снова затягиваюсь.

— А как ты подбираешь рифмы? — спрашиваю я. Мне не хватает духу сказать ему об этом, но на мой взгляд, стихи откровенно детские.

Он пожимает плечами, как бы показывая, что для него это дело пустяковое.

— Я сперва думаю о чем-то, что меня радует или злит. Потом нахожу для этого верное слово. А дальше перебираю по алфавиту сходно звучащие слова. Например, если я думаю «мышь», то подставляю «кыш», «спишь», «тишь» и так далее, пока не найду что-то подходящее.

Я хихикаю. От травы у меня слегка кружится голова.

— Вроде как: «Кыш, мышь, почему не спишь, нарушаешь тишь?»

— Типа того, да, но вот это звучит как полная чушь, если тебе интересно мое мнение.

— Да пошел ты. Поэта всякий может обидеть.

Мы оба хихикаем.

— Хочешь, сыграем в игру? — предлагаю я. — Что рифмуется с «бежать»?

— «Страдать», — отвечает он.

— Отлично. Теперь твоя очередь.

— Что рифмуется с «кольцо»? — спрашивает он.

— «Лицо», — говорю я. А затем злое, разъяренное лицо всплывает в моем сознании. Руки вскинуты, чтобы меня бить. На лбу вздуты фиолетовые вены.

— Что с тобой? — спрашивает Тим.

— Ничего, — отвечаю я, глядя на огонь. — Пора спать. Давай ты первый. А я буду караулить.

— Зачем? — удивляется он. — Те парни сюда не придут. Они не любят ночевать на выселках.

— А если придут?

Как только я это произношу, раздается деревянный треск, как будто кто-то наступил на ветку поблизости. Я задерживаю дыхание.

— Просто ветер, — говорит Тим. Он смотрит на меня с любопытством. — А ты действительно настороже. Тебя кто-то преследует?

— Это мое дело, — огрызаюсь я. — Спи давай, говорю.

Звездчатка ланцетовидная (Stellaria holostea)

Также известна под народными названиями «Кости мертвеца» и «Ребра старого Ника». Согласно сказаниям, эти нежные цветы могут принести беду, если их сорвать. Берегитесь!

В последний день летних каникул перед отъездом в школу я приняла гостя.