Джейн Корри - Я отвернулась

Можно ли ей доверять?

Разум говорит: «нет». Я верила людям в прошлом, и видите, как все обернулось. Но желудок пуст. Тим тоже голоден.

Наверное, надо рискнуть.

Первоцвет (Primula vulgaris)

Символ безопасности и защиты. В давние времена букет первоцвета ставили у порога, чтобы побудить волшебный народ благословить дом и его обитателей.

12.50. 17 августа 1984 года

— Элли! Элли! Давай играть во «Что я вижу»!

— Нет, — коротко отвечаю я. Поток машин еле движется, я беспокоюсь и от этого раздражаюсь еще сильнее. Мы опаздываем. Вдруг Питер подумает, что я не приеду, и вернется домой?

— Не будь такой трудной, Элли! — шипит мачеха с переднего сиденья. — Поиграй с братом!

— Не хочу.

Майкл расстроен. Я тут же упрекаю себя.

— Прости, — говорю я, поглаживая его руку. Он бросает на меня обиженный взгляд.

— Высоко сижу, далеко гляжу, — начинаю я, — вижу кое-что на букву С!

Мы недолго играем, высматривая собак и светофоры. Это напоминает, как мы с отцом развлекались раньше, до появления Шейлы.

— Папа, — говорю я, — может, теперь ты ему что-то загадаешь? — Я наклоняюсь вперед, постукивая его по спине.

— Не трогай отца, когда он за рулем! — рявкает Шейла. — Он может врезаться.

— Прекрасно, — огрызаюсь я в ответ. — Значит, игры закончены.

Вскоре я потеряла счет дням, проведенным в Хайбридже. Но, должно быть, прошло довольно много времени с тех пор, как я запустила книгой в Корнелиуса, потому что на его голове больше нет отметины.

Ранам требуется время, чтобы зажить. Но иногда они остаются в нашей душе. Одно было ясно наверняка — со мной что-то не в порядке. Я слышала, что все так говорили.

Я вернулась в прежнюю комнату, хотя ко мне поселили новую соседку. Никто не сказал, что случилось с первой. Так уж там было заведено. Народ появлялся и исчезал. Я могла бы спросить, но по-прежнему не хотела разговаривать. По крайней мере, с людьми. Иногда по ночам, когда другая девочка спала, я практиковалась произносить слова вслух. Хотела убедиться, что все еще умею это делать. Но язык не слушался, словно прилип к нёбу. Я представляла его куском льда, который мама показывала мне в книге, прежде чем заболела. «Это сталактит, — объясняла она. — Легко запоминается, как считалочка. Сталактит всегда висит, сталагмит всегда торчит». От этого воспоминания стало больно.

Шли месяцы. Были случаи, которые я не хочу вспоминать и потому выбросила их из головы. Но один день в Хайбридже запомнился особо.

— Доброе утро, Элли! — бодро поздоровался Корнелиус, когда настала моя очередь встречаться с ним после завтрака, который, как обычно, я едва поковыряла. В кабинете было холодно. Землю снаружи покрывал иней.

Не обращая на него внимания, я уставилась на паутину, свисающую с потолочной балки. Я не видела ее хозяина — возможно, ему удалось сбежать. Или «ей». Мне тоже хотелось, но если бы у меня получилось — куда идти?

— На потолке столько всего интересного, да?

Почему он не может просто замолчать? Я тут же опустила взгляд под ноги.

— О, и на полу тоже. А ты знаешь, что теплые полы изобрели римляне? — Через стол он подтолкнул ко мне картинку. На ней был дом, точно такой, как та римская вилла, куда много лет назад возил меня отец. До рождения Майкла.

— Ты видишь здесь что-то знакомое?

Я сразу поняла, что это уловка. Он хотел, чтобы я поделилась с ним воспоминаниями о тех днях. До того, как все случилось.

Я взяла картинку в руки. Она была на глянцевой бумаге, словно вырезана из журнала. Очень аккуратно я сложила ее вдвое. Затем разорвала по сгибу. Корнелиус ничего не сказал. Я взяла один из кусочков и тоже сложила пополам. Казалось очень важным добиться, чтобы обе стороны были одинакового размера. Тогда все будет как надо. Этот кусочек я тоже разорвала надвое.

Я чувствовала, что Корнелиус наблюдает за мной. Знала о зеленой тревожной кнопке за его спиной. Была не прочь вернуться в изолятор. Сопение новой соседки по комнате ужасно раздражало.

— Ты ведь ездила туда с отцом, верно, Элли? Тогда ты была счастлива?

Я взяла оставшийся большой кусок и скомкала его в шарик. Подбросила в воздух. Поймала. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Ритм успокаивал.

— Как бы ты все изменила, если бы могла вернуться в тот день с отцом, Элли?

Я наблюдала, как комок бумаги падает в ладони. И нарочно дала ему шлепнуться на пол. Он был таким легким, что приземлился беззвучно. Я хотела бы, чтобы это был кирпич, чтобы он загрохотал. Что угодно, лишь бы заглушить мучительный шум в голове.

— Как ты думаешь, что бы ты ему сказала?

И я метнулась к окну с решеткой.

Бац-бац-бац! Моя голова заколотилась о металл.

— Прекрати! — слышала я сзади голос Корнелиуса. — Ты покалечишься!

Вот и хорошо.

Наверно, он опять нажал на зеленую кнопку, потому что множество рук обхватили меня и потащили прочь. Я чувствовала, как кровь стекает по лицу. У нее был странный, ни на что не похожий вкус.

— В санблок ее! — приказал Корнелиус.

Медсестра меня подлатала. По ее словам, повезло, что не пришлось накладывать швы. А затем меня отправили в изолятор. Наконец-то. Я улеглась на матрас, который в целях безопасности лежал прямо на полу. Они дали мне снотворное. Я с жадностью проглотила таблетки, отчаянно желая поскорее погрузиться во тьму.

Американка («Зовите меня Мэри-Лу, дорогая») пытается угостить меня стаканом сидра, пока мы ждем.

— Нам нравится местный сидр, правда, Дуг? — обращается она к мужу, который по большей части молчит. Как по мне, он не слишком рад, что жена заботится о бродягах. Такое случается с парами. Обычно один хочет творить добро, а другой смотрит на тебя, как на убийцу.

— Я не особо люблю алкоголь, — говорю я.

— О, вот как?

Я замечаю, как она окидывает меня взглядом, вероятно думая, что все люди вроде нас горькие пьяницы.

— А что будет пить ваш сын?

Я могла бы сказать, что он мне не сын, но тогда пришлось бы слишком много объяснять.

— Я выпью пива, — говорит Тим.

— Нет, не выпьешь, — быстро вмешиваюсь я. — Ты еще слишком молод.

Он хмурится, но Мэри-Лу и ее муж одобрительно кивают.

— Мы тоже следим за нашими мальчиками. Как насчет лимонада, дорогой?

Тим делает большой глоток — и еще один — прежде, чем приносят еду. Мы заказали стейки с жареной картошкой. Он ест жадно, низко опустив голову к тарелке, словно купается там, временами выныривая, чтобы глотнуть воздуха. Несмотря на то что мой желудок сводит от голода, мне приходится остановиться после нескольких кусочков. Мясо кажется жестковатым. Прошло так много времени с тех пор, как я ела нормальную еду вроде этой, что мои зубы — больше привычные к холодной консервированной фасоли — не в состоянии его прожевать.