Джейн Корри - Я отвернулась

— Если бы ты работала, то понимала бы, — говорил он. Однако именно он твердил, что мне не нужно искать должность, поскольку «труд жены — это воспитание детей».

Более сильная женщина могла бы ему возразить. Но я хотела сохранить мир в семье.

Тем не менее иногда я сомневалась в его решениях.

— Ты уверен, что нам необходимо покупать собственный дом, если нам предложили проживание при колледже? — спросила я прежде, чем мы подписали договор о покупке симпатичного коттеджа с соломенной крышей в деревне к северу от Оксфорда. Он был не таким просторным, как викторианский особняк в Беркшире, в который я влюбилась, но при нем рос большой сад, который, по словам Роджера, идеально подходил для детей.

Его голос стал покровительственным, как будто он лектор, а я вновь — зеленый новичок.

— Совершенно уверен. Я не желаю, чтобы в нашу частную жизнь постоянно вторгались студенты. Кроме того, это всего лишь промежуточная ступень на лестнице собственности. — Здесь его глаза потемнели, словно он вспомнил, что покупка оплачивается моими деньгами. — А что? Ты против того, чтобы мое имя значилось в документах?

Такая мысль даже не приходила мне в голову.

— Конечно нет, — быстро ответила я. — Просто я буду чувствовать себя одиноко в деревне с ребенком. Я же никого там не знаю.

Он обнял меня, притягивая к себе. Это становилось все труднее из-за моего растущего живота.

— Нам никто не нужен, кроме нас самих, — сказал он. Я почувствовала, как напряглась его плоть, и мягко отстранила мужа. Я никогда не знала, чего ждать от Роджера. Иногда он бывал любящим, иногда отчужденным.

— Не сейчас, — взмолилась я. — Ты можешь повредить ребенку.

— Ерунда! — Роджер рассмеялся, но в его голосе слышалась обида. — В книгах говорится, что заниматься сексом во время беременности совершенно нормально!

— Но я боюсь! — вырвалось у меня. — Вдруг с ним что-нибудь случится?

К своему ужасу, я почувствовала, что впадаю в истерику, подобную тем, что бывали у меня в Хайбридже.

— У большинства женщин есть мать, которая может им все это объяснить, — всхлипывала я. — А у меня никого!

— Ш-ш-ш-ш, тише, тише. — Он погладил меня по волосам. — Ты уже большая девочка. Кроме того, у тебя есть я. Все будет в порядке. Я обещаю.

Но я была в ужасе. Я не чувствовала себя способной заботиться о ребенке. Происшествие с Майклом доказало это. Вдруг он заболеет, или потеряется, или… вариантов было так много, что я ощущала себя физически больной от беспокойства.

Я испытывала и другой страх. Что, если это будет мальчик? Как постоянное напоминание о моей порочности? Как же я тогда справлюсь?

Страх все рос, и наконец стало невозможным его игнорировать. Я поймала себя на том, что тянусь за ручкой и бумагой, чтобы написать письмо единственному человеку, которого я когда-либо по-настоящему любила. И который, надеялась я, после стольких лет сможет меня простить.

Естественно, я сделала это, когда Роджера не было дома, иначе он спросил бы, кому адресовано письмо. Но, закончив и перечитав, я разорвала его на мелкие клочки. Кого я обманываю? Мне нет прощения.

Мы со Стивом направляемся на «одну замечательную точку» возле автобусной станции. Устраиваемся на лавочке. Стив открывает рюкзак и достает старую жестянку с надписью «Печенье из Корнуолла» на крышке. Внутри мелки всех цветов, какие только бывают. Красный, синий, зеленый, желтый…

Потом я наблюдаю, как он садится на корточки и начинает рисовать. Как по волшебству появляется замок с небольшой башенкой. Затем скалы и море. Потом пекарня (в фиолетовом цвете), которая через дорогу от нас. И паб в розовом.

— Ух ты, — произносит женщина, проходящая мимо с большой черной овчаркой, ростом ей почти до половины бедра. Я поеживаюсь — что-то в этой собаке пугает меня. Но стараюсь не подавать вида, пока женщина роется в кармане и бросает в чашу монету.

— Большое спасибо, — говорит Стив. — Я вам очень признателен.

Он говорит искренне, словно действительно так думает всякий раз, когда кто-то дает ему что-нибудь. И знаете что? Я считаю, что это правда. Но он не забывает и о работе. За утро чаша наполняется.

— Там нужно держать достаточно монет, чтобы люди видели, что другие подали, и чувствовали, что тоже должны, — учит меня Стив. — Но и не оставлять слишком много, потому что тогда они решат, что деньги тебе не нужны.

— Я никогда не видела, чтобы другой нищий получал столько денег! — восхищенно говорю я ему.

— Это потому, что я не нищий, — поясняет Стив, отводя взгляд. До меня слишком поздно доходит, что я его обидела. — Я художник. Доставляю людям удовольствие. А еще я их кое-чему учу.

Это правда. Каждые несколько минут кто-то останавливается, чтобы спросить Стива, долго ли он этим занимается, всегда ли рисовал и как добивается таких реалистичных очертаний. Всякий раз он терпеливо рассказывает им свою историю, как раньше был бухгалтером, а потом бросил все это. Иногда я вижу зависть, мелькающую на их лицах. Они слушают его целую вечность, будто не хотят уходить. У него такой дружелюбный, бархатный голос, который притягивает всех. Включая меня.

— Хотела бы я уметь рисовать, как ты, — говорю я.

— Хочешь попробовать еще раз?

Его рука накрывает мою, направляя желтый мелок по привокзальному асфальту. Любому другому я сказала бы отвалить, но Стив не похож на мужчин, которых я знала.

— Это солнце, освещающее замок. Видишь?

Рисунок напоминает детский. Он пробуждает во мне одновременно счастливое и грустное чувство.

— Теперь, если ты нарисуешь вот здесь вытянутый прямоугольник с треугольником наверху, а затем закрасишь мелом слева вот так, получится башня. Да, вот так! Мне кажется, у тебя талант.

— Да ладно, — фыркаю я. — Ты шутишь.

— Я бы ничего не сказал, если бы это не было правдой, Джо.

Он слишком милый. Инстинкт говорит, что я должна оставить его и идти дальше одна. Но я не могу. Словно невидимая нить связала меня с ним.

После полудня мы прерываемся для «передышки». Стив заставляет меня взять часть денег из плошки.

— Купи приличные кроссовки, — настаивает он. — Ну же! Ты это заслужила.

Я чувствую себя виноватой, поскольку могла бы воспользоваться деньгами американцев. Но почему-то не хочу говорить ему, что они у меня есть. Наверно, от смущения — скорее всего, он решит, что мне не следовало их брать.

Я покупаю кроссовки. Они розовые с фиолетовыми шнурками. В них я даже ощущаю себя по-другому. Моложе. Готовой к приключениям.

Не успеваю я оглянуться, как солнце клонится к закату. Женщина из пекарни приносит два теплых пирожка.

— Остатки, — говорит она, обращаясь только к Стиву.

Затем смотрит на меня, как на мусор.