Донато Карризи - Дом голосов

«Веселая ферма».

Не было там ничего веселого, сразу сказал себе Пьетро Джербер, быстро проведя аналогию с фермой Штрёмов. Ханна снова послала ему будоражащее послание, поддававшееся тысяче истолкований, многие из которых были таковы, что и помыслить страшно.

Какая-то жестокая игра в загадки: едва психолог делал попытку разгадать одну, как обнаруживал, что в самой разгадке кроется другая, в которой еще больше тайных смыслов.

— Не нравится мне это дело, — проговорила Сильвия.

— Может быть, Ханна Холл просто пытается сказать мне что-то, чего я не в состоянии понять, и это моя вина?

Сильвия резко вскочила с дивана, уронив книжку сказок на пол.

— Почему ты выгораживаешь ее? Неужели не можешь принять тот факт, что она тобой манипулирует?

Жена была в бешенстве, и Джербер не мог ее за это упрекнуть.

— Ты задаешься вопросом, не придумала ли она эпизод с колокольчиком, но не хочешь предположить, что вся ее история может быть враньем. Это нелепо.

— Ее воспоминания слишком яркие и живые, чтобы быть плодом воображения, — возразил он. — Боже правый: я видел, как она чуть не задохнулась, когда поверила, что лежит в сундуке, засыпанном землей.

Джербер поймал себя на том, что слишком повысил голос, и, поскольку Марко уже спал, умолк на мгновение, опасаясь, что разбудил его. Но из комнаты сына не доносился плач, все было тихо.

— Послушай, — сказал Пьетро, придвигаясь к жене. — Если она обманщица, мы это скоро узнаем: женщина-психолог, наблюдавшая ее в Австралии, наняла частного детектива, чтобы тот собрал о ней информацию.

Это напомнило ему, что Тереза Уолкер обещала также прислать по электронной почте аудиозапись ее первого и единственного сеанса с Ханной, но до сих пор не сделала этого.

— И еще одно, — добавил он серьезно. — Вначале я думал, что история о ребенке, которого она убила, когда была маленькой, — ложное воспоминание, созданное нестойкой, больной психикой женщины, которой отчаянно не хватает внимания… Теперь я уверен, что Ханна Холл сказала правду.

Сильвия вроде бы несколько успокоилась.

— Если она, по-твоему, не лжет, как ты объясняешь произошедшее?

— Помнишь дело матери, которую в пятидесятые годы осудили за убийство собственного ребенка?

— Да, на экзамене по криминологии в университете был такой вопрос.

— Может быть, помнишь также мою концепцию относительно данного случая?

— Ты полагал, что старший сын убил брата, а мать взяла вину на себя, чтобы его спасти.

Что лучше: считаться матерью-убийцей или матерью убийцы? Пьетро Джербер, задавая себе этот вопрос, воображал, какие сомнения мучили ту женщину.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ханна Холл утверждает, что убила Адо, когда была еще слишком мала, чтобы осознать всю тяжесть поступка… Думаю, Адо был ее братом.

Сильвия начинала понимать.

— По-твоему, родители скрыли факт убийства и, чтобы у них не забрали дочь, стали переходить с места на место?

Он кивнул.

— И все время меняли свою идентичность, поскольку находились в бегах: если бы какой-нибудь приставала и спросил у Ханны, как ее зовут, она бы назвалась очередной принцессой.

— Но это еще не все, — заявил Джербер. — Как ты знаешь, память нельзя стереть иначе, как только повредив мозг. В отличие от других жизненных коллизий психологические травмы оставляют невидимые, но глубокие следы: воспоминания, погребенные в области бессознательного, рано или поздно выходят на поверхность, иногда принимая другие формы… Женщина, жертвующая собой ради сына, думая этим спасти его, на самом деле оставляет на свободе убийцу, который заархивировал память о своем поступке, не понимая всей его тяжести, всего смысла, а значит, может повторить его в любой момент.

При мысли о том, что Ханна снова может совершить преступление, он содрогнулся.

— Родители Ханны знали, что жить в бегах, таская с собой труп, недостаточно… — подытожила Сильвия.

— Они должны были скрыть произошедшее прежде всего от дочери, — подтвердил психолог. — И вот готова история о «чужих», а потом и о семействе, пропавшем на ферме Штрёмов.

— Постановка.

— Нечто вроде промывания мозгов, — поправил ее Джербер. — Похоронить ее живой входило в их терапию.

Дабы убедить дочь, что это делается ради ее блага, мать заставила ее поверить, будто она — «особенная девочка».

Сильвия бессильно упала на диван, настолько была потрясена. Пьетро было приятно, что жена согласилась с ходом его мыслей, но более всего порадовался тому, что Сильвия снова встала на его сторону.

— Ты постараешься держать ее подальше от нас, правда? — спросила она, сама не своя от тревоги.

— Конечно, — успокоил ее Джербер.

Ему самому вовсе не хотелось, чтобы Ханна и дальше вмешивалась в их жизнь.

Сильвия успокоилась. Тогда Пьетро ненадолго оставил ее, чтобы подобрать с пола «Веселую ферму». Падая, книга раскрылась, легла обложкой вверх. Джербер поднял ее, но, прежде чем закрыть, рассеянно взглянул на иллюстрацию.

К такому удару он не был готов. Стал лихорадочно листать подарок Ханны Холл, ища смысл этой новой абсурдной головоломки.

— Господи боже… — только и удалось ему произнести.

В игровой комнате никогда ничего не менялось.

Таково было непременное условие: все должно оставаться знакомым, незыблемым. Сломанные игрушки тотчас же заменялись точно такими же. Раскраски клались нетронутые, карандаши и мелки всегда новые.

Всякий раз вход для других посетителей перекрывался. У ребенка должно было складываться впечатление, что это место предназначено только для него, словно материнская утроба.

Гипноз, чтобы оказать действие, должен войти в привычку. Всякое нарушение порядка вещей отвлекало, и это порой оказывалось фатальным для терапии.

Метроном отбивал ритм, существующий только в этих четырех стенах. Сорок ударов в минуту.

— Как дела, Эмильян? Все хорошо? — спросил улеститель детей, уверившись, что малыш вошел в состояние легкого транса.

Тот как раз заканчивал рисовать паровоз и просто кивнул. Оба сидели за низеньким столиком, на котором лежала стопка бумаги и цветные карандаши на любой вкус.

Этим утром на белорусском мальчике была футболка, немного тесноватая, и признаки истощения, следствие анорексии, были отчетливо видны. Джербер старался не поддаваться чувствам: на карту была поставлена судьба пятерых человек.

— Помнишь, что ты мне говорил в прошлый раз? — спросил он.

Эмильян снова кивнул. Джербер не сомневался в том, что мальчик все прекрасно помнит.

— Может быть, повторишь, если я попрошу?

Малыш немного помедлил. Он понял, о чем его просят, в этом гипнотизер был уверен, но не знал, согласится ли подтвердить свой рассказ. Тем не менее было важно продолжить сеанс с того места, где он прервался.