Ванесса Сэвидж - Женщина во тьме

Поднимаюсь в комнату дочери. Джо идет за мной. Спальня Миа – единственное помещение, где ремонт уже закончен. Основную работу выполнил Патрик. Он покрыл стены белоснежной краской, а дощатый пол застелил зеленовато-розовым ковром. Получилась настоящая детская, хотя сейчас, в эту минуту, мне кажется, что Миа, которая понуро сидит на постели, уже не ребенок. Джинсы-дудочки, густая подводка вокруг глаз, красная помада. Но вот девочка тянется за потрепанным плюшевым кроликом, который все еще живет в углу ее кровати, и я понимаю: из детской Миа пока не выросла.

Взяв с туалетного столика ватные диски, сажусь рядом с ней, аккуратно смываю тушь и подводку, стираю помаду.

– Прости, мам, – шепчет Миа, уткнувшись мне в плечо.

Вздыхаю, глажу ее по голове, покрываю поцелуями макушку.

– Папа так рассердился… Но я с ним поговорю, мы все уладим.

– Я сама виновата, – взглянув на меня, бормочет девочка.

– Неправда. – Джо садится рядом с сестрой. – Ты ни в чем не виновата. Это отец – он взбесился и чуть тебя не избил.

– Нет, папа не мог, он бы никогда, никогда…

Джо смотрит на меня поверх ее склоненной головы и одними губами, беззвучно задает вопрос, который я от него уже слышала. После истории с таблетками, в больнице, Джо спросил меня: «Тебя обидел отец?» Я разубеждала сына теми же словами, что произнесла сейчас Миа, сказала, что Патрик никогда, он бы никогда… Но вот она, дрожащая, сидит между нами, а на ее руке горят красные пятна – следы отцовских пальцев.

Все началось после переезда. Закрываю глаза и вижу, как муж в три часа ночи красит стены подвала; вспоминаю проклятых кальмаров, и летящие в огонь альбомы с набросками, и кислый запах перегара. Этот дом… Здесь в железном самообладании Патрика появились трещины.

Иду в спальню. В комнате темно. У окна, освещенного ярким уличным фонарем, стоит Патрик. Не знаю, что он там высматривает. Все небо затянуто тучами, моря не видно вообще – просто черная дыра, и кажется, что там, на противоположной стороне улицы, кончается мир. Становлюсь у окна. Похоже, под фонарем кто-то стоит. Пытаюсь разглядеть, не тот ли, кто постоянно крутится возле дома, однако силуэт скрывается в темноте.

Патрик, не поворачивая головы, бормочет:

– Я напился потому, что меня могут отстранить от работы.

– Почему?

– Из-за той ошибки. Обвиняют в халатности. Так сказал Дэвид, черт бы его побрал!

– О господи, Патрик, прости…

Я извиняюсь, но за что? Разве его поведение можно оправдать? Ну да – стресс, тревога, выпил, хоть раньше не брал в рот ни капли; совершил ошибку, такое тоже бывает. Но Миа?

– Как она? – спрашивает муж.

– Устала. И очень расстроена. Патрик…

– Молчи, не надо. Я знаю, что натворил. – Он смотрит на свои руки так, будто видит их впервые. – Они меня не слушались, не понимаю, как это случилось.

В растерянности думаю, что ответить. Сказать, что все нормально, все наладится, мы все забудем? Только я не смогу забыть, как он выкручивал дочери руку. Чем бы все кончилось, не окажись рядом меня? В голове звучит его крик: «Закрой свой грязный рот!» Сказать такое? И кому? Миа, его маленькой принцессе, нашей милой крошке Миа?

Я перестала его узнавать. Патрик, что бросается с кулаками на плачущую, дочь, мне чужой. Я выходила замуж за улыбчивого красавца. Он кружил меня по комнате и обещал положить к моим ногам целый мир. То был совсем другой человек.

– Клянусь, такое больше не повторится. Я буду держать себя в руках, – говорит Патрик. Вижу его воспаленные глаза, растрепанные волосы. – Ты мне веришь?

Вспоминаю рассказ Анны о бывшем парне и будто слышу эхо: Патрик говорит те же слова. Сердце выскакивает из груди. Мне кажется, я стою на краю утеса, и у меня лишь один выход – прыгнуть вниз.

– Миа, может, поговорим?

Молчание. Заглядываю в комнату. Дочь, скрестив ноги по-турецки, с книгой в руках сидит на кровати. Но я все равно вхожу и, закрыв дверь, выглядываю в окно.

Оно открыто. День солнечный. Снаружи долетают крики чаек, доносится лай собак. Сезон еще не начался, семей с детьми на берегу пока нет, но с мая по сентябрь домашним животным вход на пляж будет запрещен, и хозяева собак, спеша воспользоваться последней возможностью, прогуливаются вдоль моря со своими питомцами.

В такой день я легко могу поверить в ту замечательную жизнь, о которой твердит Патрик. Только она плохо вяжется с его стиснутыми кулаками, гневом, паникой – со всем, что случилось прошлой ночью.

Миа – выражение лица мрачное, плечи опущены – подавлена. Она откладывает книгу. Это «Маленькие женщины». Наверное, перечитывает ее, чтобы успокоиться. Около кровати на полу валяется игрушечный кролик, готова поспорить, ночью дочь спала с ним в обнимку. Чувствую, со мной происходит что-то похожее: хотелось бы пойти на ярмарку вместе с Мэг, попутешествовать по Европе в компании Эми, снова влюбиться в Лори.

– Папа уже приходил, извинялся.

Приходил когда – ночью? Мы легли спать вместе. Значит, дождался, пока я усну. До крови закусываю губу.

– Господи, что ты так смотришь? – оторвавшись от книги, спрашивает Миа. – Пришел просить прощения, вот и все. На самом деле я сама виновата. Убежала без разрешения, пила и все такое.

– Миа, но…

– Мам, ну он же меня не ударил, он ничего мне не сделал. Давай оставим это. Мы с папой помирились – и точка. Не хочу больше об этом слышать.

Миа, когда хмурится, очень похожа на Патрика. С младенческих лет ее сведенные бровки предвещали истерику. Сегодня ссориться я не хочу. Сколько бы дочь ни уверяла, что все в порядке, вижу, какая она слабая, хрупкая. И дело не только в бледности и сгорбленной позе. Миа, как в детстве, ищет утешения в старой книжке и мягкой игрушке.

– Хорошо, милая. – Сажусь рядом, накрываю ладонью ее руку. – Об этой истории больше ни слова. Если только…

– Если что? – Дочь бросает быстрый взгляд исподлобья.

– Если сама не захочешь рассказать, с кем вчера проводила время.

Стараюсь, чтобы мои слова звучали легко, по-дружески: мать не требует от дочери отчета, а просто хочет с ней поболтать, узнать последние новости.

Миа уже открыла было рот и вдруг передумала. Руку не убирает, но я чувствую, как она напряглась, пальцы вцепились в край одеяла.

– Когда мне было столько же лет, как тебе, я тоже убегала на свидание к мальчику Его звали Дэниел. Он был на год старше, уже умел водить машину, и мне нравилось, что он красивый.

Миа выдергивает руку.

– Ничего общего с твоей дурацкой детской любовью.

– Конечно. Я только хочу, чтобы ты знала: я все понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. Это совсем другое.

– А что же?

– Он не школьник. Он старше.