Ванесса Сэвидж - Женщина во тьме

Теперь моя очередь хмурить брови.

– На сколько лет?

– Господи, ну я не знаю, не спрашивала. Не все ли равно? Лет на семь-восемь.

– Это много.

Я думала, она встречается с кем-то из одноклассников. И как я себе это представляла? Он, не снимая формы, заходил бы к нам на чай, а мы, изображая счастливую семью, ждали бы, пока все само собой рассосется?

– Неважно. Уже все кончено. Я ошиблась. Думала, если скажу «да», он будет меня любить, станет моим другом. Я хотела, чтобы он, мой чертов «герой», всех нас защитил.

У меня перехватывает дыхание.

– Он все уговаривал, – всхлипывает Миа, уткнувшись мне в плечо, – и я думала, если не соглашусь, он меня бросит. А потом – ну, после секса – он просто встал и ушел. Даже не подождал, пока я оденусь.

– Боже! – шепчу еле слышно.

– Это все из-за тебя. – Она так резко отстраняется, что у меня в руке остается несколько волосков. – Не переехали бы в эту вонючую дыру, ничего бы не случилось. – В голосе дочери звучит неприязнь. – И я, и Джо – мы пытались с тобой поговорить, но ты все время спишь. Даже когда ходишь с открытыми глазами, все равно до конца проснуться не можешь. А папа… У него больше ни на кого не остается времени.

Отодвигаюсь. Миа обхватывает себя руками, вся съеживается: откровенный разговор окончен.

Скрипят ступеньки. Она вскидывает голову.

– Только ничего не говори отцу, – шепчет в панике. – Мам, ничего ему не говори. У него вообще поедет крыша.

Вскакиваю и загораживаю дочь. Она быстро приглаживает волосы, вытирает слезы.

– Что тут у вас происходит? – Патрик – поверх моей головы – бросает взгляд на Миа.

Оборачиваюсь – она вся дрожит и не сводит с меня глаз.

– Ничего, – отвечаю я. – Немного повздорили: я убеждала Миа, что надо здесь прибраться. Пустяки.

– На тебе нет лица, – обращаясь к девочке, продолжает Патрик.

– Болит голова, – бормочет та в ответ.

– Сейчас принесу болеутоляющее. – Я тяну Патрика за рукав. – Пойдем, пусть отдыхает.

Выходим на площадку. Муж одобрительно кивает.

– Ты права, пустяки. Думаю, в ванной, в ящике под раковиной, есть упаковка нурофена.

Пытаюсь найти нурофен, хотя не думаю, что у Миа действительно болит голова. Зато моя просто раскалывается. Душат слезы. Конечно, дочь не может вечно оставаться маленькой девочкой, да я этого и не хочу, но все-таки жаль, что в первой физической близости не было и намека на любовь, только полупьяное соитие, чтобы понравиться какому-то мужчине.

Шарю в ящике комода и в правом углу натыкаюсь на пузырек. Я достаю его и, не удержав, роняю на пол. Это тазепам, который я привезла из старого дома. Бутылочка… Когда я перестала его принимать, она была почти полная, а теперь на дне лежат всего четыре таблетки.

Сажусь на край ванны и рассматриваю пузырек. Во рту появляется знакомый горький вкус лекарства. Однажды мне приснился сон, будто чья-то рука заталкивает мне в рот пилюли… После больницы я все время чувствовала себя усталой. Постоянно. А после переезда порой не могла вспомнить события целого дня. Думала, так действуют антидепрессанты, которые при выписке дал мне доктор, потому и закопала их на клумбе под окном гостиной.

А вдруг сонливость вызывали вовсе не они? Миа сказала: «Ты все время спишь. Даже когда ходишь с открытыми глазами, до конца проснуться не можешь».

Кладу тазепам обратно в ящик, в дальний угол и, размяв затекшие ноги, возвращаюсь в комнату дочери. Она сидит за туалетным столиком и снова накладывает макияж. Волосы причесаны. От слез не осталось и следа.

– Спасибо, – благодарит она, встретившись взглядом с моим отражением в зеркале, – спасибо, что ничего не рассказала папе.

Ответить я не успеваю.

– Мам, пожалуйста, забудь все, что я рассказала. Все. Ненавижу эти дебильные разговоры по душам, «как мама с дочкой». Поезд уже ушел, – говорит она, подводя глаза. – Стань опять нормальной зомби-мамой, и мы обе притворимся, что это был только страшный сон.

– Я хотел тебе рассказать, я пытался, – раздается за спиной голос сына.

Джо стоит в дверях своей спальни. Там темно – плотные шторы задернуты, и солнечные лучи в комнату почти не проникают.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Этого я тебе сказать не могу, – качает головой Джо. – И вообще это неважно. Просто мальчик, с которым Миа встречается.

– Вряд ли мальчик, если он на восемь лет старше.

– Возраст здесь ни при чем.

– Ты так считаешь?

– Миа просто нужно, чтобы ее любили.

– А разве мы ее не любим? Неужели опять во всем виновата я?

– Мам, ты меня прости, но Миа с тобой никогда не считалась. И она пошла вразнос не потому, что ты за ней не уследила, – отходя на шаг, вздыхает Джо. – С тех пор как мы сюда переехали, изменилась не только Миа.

– Пожалуйста, объясни, что с ней происходит.

– Она думает, что здесь водятся привидения, – грустно улыбается Джо.

Я в них не верю, но в этом доме… Темные пятна на стенах, скрип старых половиц, слова, которые в темноте написал на стене подвала пропавший мальчик.

– Она ищет того, кто защитит ее от привидений?

Улыбка сползает с лица сына.

– Мне кажется, ее пугают не призраки.

– Джо, что мне делать? Что сделать для тебя и для Миа?

– Увези нас из этого дома.

– Опять переезд? Дом нам не продать. Я пыталась поговорить с отцом, но он не хочет даже…

– Я говорю не про всех – только о тебе и о нас с Миа.

Джо почти шепчет, но мне его слова кажутся криком. Вспоминаю Патрика, его стиснутые кулаки, гневный взгляд. Наверное, перед глазами Джо стоит та же картина.

Сын заходит в комнату и тут же возвращается с альбомом в руках.

– Я делал наброски. Смотри, – открывая первую страницу, говорит Джо.

Это Патрик. Он еще около старого дома, собрался на работу. Набросок – от четкой складки на полосатых брюках до подбородка – одни углы и прямые линии. Портфель в руке, зачесанные назад волосы. Лицо серьезное, без улыбки – задумчив, сосредоточен и все-таки совершенно спокоен.

Джо поспешно перелистывает страницы, и мне кажется, что передо мной флипбук [8] Флипбук – книжка с картинками, при перелистывании которой создается иллюзия движения. , и я боюсь, что из него сейчас выпрыгнет нарисованный и оживший Патрик. Мелькают страницы, бежит время, и углы на набросках становятся менее четкими, опускаются плечи, руки сжимаются в кулаки, прическа теряет былую аккуратность, а спокойствие на лице сменяется яростью. Те же углы и прямые, но линии нарисованы теперь более толстым штрихом. На последней странице разыгрывается буря. Это прошлая ночь. На листе яростный водоворот пересекающихся кривых, в них с трудом можно различить фигуру. Толстый грифель, похоже, сломался во время работы и продырявил бумагу, поэтому кажется, что Патрик действительно хочет вырваться из альбома.