Кэролайн Кепнес - Провидение

Я прождал с ними целый день, но Роджер так и не появился. Пару раз мне казалось – я мог бы даже поклясться, – что он там. Такое ощущение, что-то вроде ползучего зуда, я испытал в тот день в лесу, но тогда, поскольку был слишком юн, не распознал опасности и опоздал. Теперь при первом, даже слабом сигнале я мгновенно напрягаюсь и оглядываюсь. Но нет, тот день ничем не отличался от других. Никакой Магнус в тени не таился. Обычная паранойя, вот и все.

И вот я уже дома. И даже не удивляюсь, что не увидел его. Жизнь не приходится на один день, все большие события не случаются сразу. Я выполнил свою работу, но радоваться трудно, когда перед глазами ее тело на полу под струями воды в ванной. Это не то, что было в «Ужасе Данвича». Мелкая не испарилась. Она была человеком, и в какие-то моменты я не могу жить с содеянным. Я закрываю глаза и притворяюсь, что рядом со мной Хлоя, которая знает. Все хорошо, Джон. Все сладится. Вот увидишь. Я обещаю. Ты только верь в хорошее. Видишь? Оно там. Я обещаю.

Пусть и ненастоящий, ее голос успокаивает. Мама всегда говорила, что сосредотачиваться нужно на том, что действительно контролируешь, – это относилось к ее диете. Нет, она не худела, но у нее была цель, и она шла к ней. Вот и я сегодня действовал на упреждение. Я остановил монстра.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на Красной Шапке и Синей Шапке. Мы все ждем Роджера Блэра. Я ясно слышу Красную Шапку: «Скоро не может, чертов хрен». В моем сне наяву на мне зеленая шапка, и мы все, трое братьев, копаем ямы на лужайке у Роджера Блэра. Копаем и натыкаемся на тела: Мелкой, Коди и других. Голыми руками мы выгребаем из земли их белые кости и подпеваем «Journey», как будто во всем этом нет ничего страшного, ничего печального. А потом из дома с ружьем в руках выходит Медведица. Ее малышка соскальзывает с нее на дорожку и катится к кустам, по пути увеличиваясь в размерах. Возле почтового ящика она уже медвежонок – как Уилбур в «Ужасе Данвича». Там она достает газету и пакетик героина. Медведица бежит по улице, и никто – ни мы, ни даже ее мать – не поспевает за ней, и мать плачет, и плачет, и плачет, так что я просыпаюсь мокрый – от ее слез и собственного пота.

Ло уверяет, что мой мочеприемник совсем не виден, но это, в общем-то, не важно. Когда я на следующей неделе вернусь на работу, все будут выискивать его, зная, что он есть. Стейси уж непременно пройдется по моим штанам цепким взглядом.

Сжимая в руке телефон, в комнату входит Ло.

– Ну и ну. Отгадай?

Я смотрю на нее. Тут и гадать нечего. По крайней мере сейчас. Она кивает и говорит, что звонил Марко. Он продал книгу.

– Ты можешь в это поверить, Эгги?

Дело не в том, что мне не нравится этот парень, – нравится он Ло, и продажу книги она считает в том числе и своим достижением. Я уже слышу о предстоящем бракосочетании Марко с той девушкой, которую он трахал в моем доме. Слышу о его статье об Энн Петри [76] Энн Петри (1908–1997) – писательница из Новой Англии, известная своими романами о жизни афроамериканцев. , его волонтерской работе в городе, его лазанье – ничего вкуснее с тех пор не едала – и вот теперь о сделке с книгой.

– Что за книга?

– Стихи. Это настоящий праздник, Эгги. В наше время получить деньги за книгу стихов.

Я делаю все возможное. Пытаюсь порадоваться за Марко и его поэзию. Ло говорит, что это волнительное событие для всех ее детей и оно послужит им напоминанием о том, что хорошее тоже случается. Она в приподнятом настроении, она счастлива. У меня мочеприемник и головная боль, но зато жена счастлива – впервые за последнее время, впервые с начала этой истории с раком. Признаться, оно жалит – видеть ее улыбку, не имеющую ко мне никакого отношения. Она уже занята телефоном, говорит, что Марко написал что-то о ней на обложке своей книги.

– Знаешь, как он меня называет?

– Нет, очевидно же.

Ло то ли не замечает моего сарказма, то ли решает не замечать его. Оба варианта равно нехороши.

– Моя милая Ло, – произносит она, прижимая ладонь к груди, потом подходит ко мне и опускается на колени, как делала, когда я только заболел, когда рак был чем-то новым и волнующим, когда я был в оплачиваемом отпуске, еще до таблеток, до этого мешочка.

– Хочешь увидеть кое-что забавное?

– Всегда. – Мне уже легче. Когда она в последний раз была так близко и не мерила мне температуру?

– Он хочет, чтобы я помогла выбрать фотографии для пресс-пакета.

Ло прокручивает фотографии счастливого, здорового Марко – здесь он с убранной за ухо прядью, здесь серьезный, здесь на лодке под парусом, а здесь – в саду. Там он смеется, там, в черно-белом варианте, с девушкой – невестой, говорит Ло, у нас вечеринка по случаю помолвки на носу. Неизменно одно, всегда и везде он здоров. Здоровее моего мальчика. Ло листает до конца, до последней фотографии, той, где Марко с подружкой. Они на скамейке, машут руками.

– А почему она на половине фотографий? Я думал, это его книга.

– Это их книга. Она написала все примечания.

– Стихи с примечаниями.

Ло улыбается.

– Будь снисходительнее, Эгги. Марко – первый из моих детей, кто удостоился публикации.

Я стараюсь. Стараюсь полюбить Марко и его невесту. Ее мягкие бирюзовые мокасины, которые бросаются в глаза, как будто девушка хочет, чтобы вы знали, какая она особенная, как будто эти мокасины – показатель индивидуальности и души. Ло притихла. Дом притих. В этой последней фотографии есть что-то живое, энергичное. Что-то противоположное раку. Они оба такие до боли здоровые, и кажется, ничто на свете не может их остановить. Плечи у Ло опускаются. Она говорит, что это ее любимая фотография. Я говорю, что знаю. Мы – печальная пара. Экран гаснет. Она не шевелится. Не замечает, что я вижу ее там, вижу грусть в ее глазах. Она хотела бы таких детей, и ее палец застывает на экране.

– Извини, Ло.

– Знаю. Необязательно повторять это постоянно.

– Извини.

Она выпрямляется, качает головой, прокручивает фотографии и переходит на «Фейсбук». Поднимается, идет к своему креслу. До рака она много читала, постоянно листала страницы. Но потом я заболел и переселил ее в комнаты ожидания. Она стала кем-то другим и вместо того, чтобы исследовать мир, ушла на просторы интернета.

Я в долгу перед ней. Я не могу вылечить сына. Не могу сделать так, чтобы родители Марко умерли, а мы заняли их место и усыновили его. Но я должен сделать кое-что. Я должен реабилитироваться перед ней. Мне нужна победа. Одна потеря за другой. Не может быть, чтобы мой ребенок был неизлечим, не может быть, чтобы единственным светлым пятном был Марко, чтоб ему, Калленберг, со всеми его богатствами и семейкой, которая вот-вот нагрянет в город и попадет в «Фейсбук» Ло, которая уже поднимает айпад и, как будто мне не плевать на них с высокой колокольни, воркует: «Он весь в свою мать, ты так не думаешь?» Они приедут, и моя жизнь не будет моей жизнью, моим уик-эндом на диване, а унылым отражением чужих достижений – О, Эгги, в «Проджо» такая чудная его фотография, нам обязательно нужно сделать копию.