Максин Чан - Восьмая личность

Кесси молчит, смотри на нас обеих, и я изо всех сил стараюсь оставаться на месте, не бежать прочь. Она ждет, не дрогнем ли мы. Проводит наманикюренной рукой по волосам с алебастровыми прядями.

— Я верю тебе, — говорит она. — Но вот зачем ему врать?

— Затем, что он перекинулся, — отвечает Элла. — Затем, что он козел.

Кесси хмыкает.

— На Эми, — говорит она.

— Вот именно, — говорю я, глядя ей в глаза.

— Выпьешь? — спрашивает она.

Я молчу.

— А почему бы нет? Спешить-то некуда, верно? — говорю я, поворачиваясь к Элле.

Элла улыбается.

— Водку. Со льдом.

— Молодец, — говорит Кесси. — А после этого отправишься по своим делам. Посмотришь свою новую квартирку.

Я слышу сзади смех девочек, а потом глухой удар.

— Zhùshôu! — кричит Кесси.

Раннер достает «Лаки страйк», потом «Зиппо».

«Будь осторожна, — говорит она. — Кесси — самая умная в этом заведении».

— Привет, старина. Это Джон.

Джон?

— С собрания, — добавляет он. — АА.

— Джон! — восклицаю я. — Как ты? Давно тебя не видел. Ты все еще ходишь в зал?

— Я там числюсь, но ты же знаешь, как бывает. Работы по горло.

— Это точно, — соглашаюсь я.

— Надеюсь, ты не в обиде, что я раздобыл твой номер у администрации, — говорит Джон.

— Конечно нет, — говорю я. — Все в порядке?

— Ну. — Он делает паузу. — Не совсем. Я борюсь, Дэниел.

— Твоя мама? — спрашиваю я.

Опять пауза.

— Кажется, я не могу принять то, что ее нет. Что она ушла навсегда.

Я вдруг понимаю, что звонок Джона — это выход за границы.

Я смотрю на часы: одиннадцать пятьдесят шесть.

— Джон, — говорю я, помня о том, что менее чем через пять минут придет Эмма. — У меня сейчас должен быть пациент.

— Я бы не звонил, но… — Он замолкает и откашливается. — Мне плохо.

— Что значит плохо? — спрашиваю я, встревожившись.

Молчание.

— Послушай, старина, извини, что побеспокоил тебя, зря я…

— Все в порядке. Честное слово, — перебиваю его я. — Мы можем поговорить позже, скажем, где-то в районе шести?

Но его уже нет на линии, разговор закончился. Какой стыд, думаю я, сам же вынудил его пожалеть о звонке. Проклятье.

До прихода Эммы у меня несколько минут, и я ощущаю прилив паники и раздражения на самого себя. Но что я мог поделать? Я успокаиваю себя. Я вынужден расставлять приоритеты в своей практике, ставить на первое место пациентов. Я делаю пометку, что нужно позвонить Джону после работы и проверить, все ли с ним хорошо. Может, я предложу ему встретиться и выпить кофе или мы на следующей неделе вместе отправимся на собрание АА.

Бедняга. Не так давно я был в похожей ситуации. После смерти Клары мне было очень трудно обращаться за помощью. Какая ирония, в самом деле, ведь именно Джон — ветеран — выслушивал тогда меня, поддерживал, помогал встать на ноги. Давал на собраниях действенные и здравые советы. В то время я не понимал, как сильно я зависим от Клары, как сильно мы проросли друг в друга. После ее смерти я превратился в половину человека, был полностью раздавлен.

«Вот теперь, — думал я, — я знаю, что значит чувствовать себя одиноким».

Я был напуган.

Стук в дверь.

Я беру себя в руки, делаю глубокий вздох и открываю дверь кабинета.

— Здравствуйте, Эмма. — Я улыбаюсь. — Проходите.

Эмма смотрит на меня, ей неловко.

— Доктор Розенштайн, вы в порядке? — спрашивает она. — Вы очень бледны.

Тигр уставился на меня прищуренными шелковистыми глазами. Он лапой прижимает светлого дергающегося зайца — его горло разорвано и окрашено в красный. Мясные мухи уже соперничают за липкую рану, они, как стрелы, устремляются к теплому сгустку.

«Беги!» — кричит голос у меня в голове, но я не могу. Я словно окаменела, а Тигр быстро приближается ко мне, держа в пасти обвисшего зайца.

Он останавливается, взгляд янтарных глаз прикован к моим дрожащим рукам. Его черные отметины ужасно четкие, и я боюсь, что они соскочат с него, обмотаются вокруг моей головы и закроют мне глаза. Тигр требует, чтобы я опустилась на землю и поползла к нему. Остальные тигры наблюдают. В их глазах холодная жестокость.

Я делаю шаг к нему и глажу его оранжевую лапу, а в глубине души думаю: «Я сдеру с тебя шкуру; я сделаю из тебя великолепный ковер, который закроет весь пол в моей спальне; я сниму кроссовки и сделаю «колесо» на твоей спине, а потом встану на ноги. На те самые ноги, которые ты хочешь искалечить».

Я вижу, как во сне мои ступни неожиданно сужаются, и Тигр лапой загоняет меня в туфли на шпильках. На моих губах красная помада.

Пой-Пой и Грейс машут мне с далекой-далекой лестницы, в руках у каждой полуголая кукла.

— Алекса, мы здесь, наверху! — кричат они.

— Ждите там, — приказываю я, пытаясь взобраться по ступенькам, но ноги подгибаются подо мной, как у Бэмби.

Шлеп-шлеп.

Шлеп-шлеп.

Надо мной в воздухе кружат вороны и своими глазками-бусинками наблюдают, как я пытаюсь добраться до Пой-Пой. Когда я оказываюсь у самого верха, я соскальзываю и качусь вниз. Лестница неожиданно превращается в горку.

Слышится смех, и из сна мои ноздри настигает запах тухлого мяса. Тело расщепляется на множество крохотных кусочков, и каждый стремится сбежать из моего альтернативного мира больших кошек и маленьких птиц…

Глаза открыты, полоски утреннего света проползают под упрямыми жалюзи моей спальни.

«Просыпайся», — шепчет Онир.

«Ты говорила, что людей, видящих сон, не следует будить», — говорит Раннер.

«Ничего страшного, если делать это мягко; смотри… толчок, толчок…»

Тело подчиняется, вскакивает, грудь, шея и плечи пробуждаются к жизни. Я осторожно собираю свою тысячу кусочков и становлюсь целой. Маленьким, обретшим мою форму пространством в мире, сгибающимся под тяжестью всех жизней, которыми я живу. Жизней, которые я изобрела, жизней, которые я ношу в себе ради компании.

На Свет выходит Онир и ведет нас в ванную. Там она надевает халат Анны.

— Почисть зубы, — говорит она, сжимая пальцами тюбик. — Тебе надо через час быть у Дэниела.

— Вы всегда сначала выкладываете рамку? — спрашиваю я, замечая поднос с деталями мозаики у нее на коленях.

Грузная блондинка вздрагивает.

— Да. — У нее на голове в качестве шляпки странная конструкция из оригами. — Ты опять будешь ругаться на меня?

— Ругаться? — озадаченно спрашиваю я.

— Ну, как тогда, в коридоре. Когда я была с Эммой.

— Извините, я не знаю, что вы имеете в виду, — говорю я, совершенно ничего не понимая.

— Ой, ладно, я тоже все забываю. У тебя, наверное, был плохой день. Хочешь пособирать со мной мозаику?

— Конечно, — говорю я, все еще пребывая в замешательстве.