Максин Чан - Восьмая личность

«Я все разложила на кровати, — сказала она, склонившись над своим айфоном, — тебе нужно просто все упаковать, аккуратно, затем наменять наличных и собрать вещи в химчистку. Я бы и сама все сделала, но у меня работа. — Она улыбнулась, обувая черные туфли. — Ты говорил, что не возражаешь».

«Все в порядке, — сказал я. — Я займусь этим позже».

И вот я этим занимаюсь. В одной руке зеленый листок, в другой — тряпки. У меня начинает ныть спина, когда я осторожно укладываю шелковые комбинации и легкие вечерние платья Моники в наш чемодан. Я задаюсь вопросом, а просят ли другие женщины своих любовников собирать вещи. Лгут ли они на таможне, утверждая, будто сами собирали свой багаж. Пристальный взгляд таможенника, когда он замечает проблеск сомнения в их глазах.

Я вспоминаю случаи, когда Моника лгала. Один раз она утверждала, что едет в санаторий с подругами, но позже выяснилось, что с ней увязался ее бывший. В другой раз она исчезла на все выходные, заявив, будто заболела, хотя по телефону ее голос звучал вполне бодро. Еще был случай, когда я заявился к ней на квартиру в два ночи (признаю, меня мучили подозрения) и обнаружил, что дома ее нет. На следующее утро она прислала сообщение о том, что будто бы ночевала у сестры. А в прошлом месяце, глубокой ночью, когда она крепко спала рядом со мной, я увидел, что ей звонят с незнакомого номера. Телефон был включен на тихий режим.

Я иногда недоумеваю, почему мы все еще вместе. Из страха перед одиночеством? Или от лени? Или ради великолепного секса? Или от апатии, вызванной перспективой начинать все сначала с кем-то другим? Или просто потому, что я тоже лгу? Я этого не скрываю, потому что иначе я был бы лицемером.

Я много думаю о лжи, о том, как далеко могут зайти люди, чтобы поддерживать такую жизнь. Полную лжи, секретов, утаивания, позора, тайных шалостей. Я вспоминаю, как я пил, и по моей спине прокатывается неуютная холодная дрожь. Я представляю, что у Моники кто-то есть, что неудовлетворенность толкает ее в объятия другого мужчины, и меня охватывают подозрения и страх, извращенный и угрожающий.

Взбешенный, я хватаю одно из вечерних платьев Моники и скручиваю его в тугой шар, который пихаю на дно чемодана. Мою руку направляют страх и злость. Негодование устраивает в моем сознании самую настоящую оргию.

— Выпьешь? — спрашивает Кесси, вытирая барную стойку.

— Нет, спасибо, — говорю я. — Я ухожу.

— Я хочу посмотреть одну квартиру в Эйнджеле, — добавляет Элла, облокотившись обоими локтями на стойку. Она возбуждена, ее глаза сияют.

— Хочешь снять? — спрашивает Кесси.

Элла кивает.

— Мне нужно свое жилье, — говорит она.

— Ты живешь с мамой?

— И с сестрой.

— Но ведь это хорошо, да? — улыбается Кесси. — Больше независимости. Больше удовольствия.

— Больше обязанностей, — усмехаюсь я, зная, что Элле придется каждый месяц самой платить за аренду.

Кесси поворачивается ко мне:

— Обязанности — это хорошо. Они требуют сосредоточенности. Решимости.

«Ага, и зависимости от тебя и этого заведения», — говорит Раннер.

Я достаю из кармана платок и вытираю на стойке пятнышко рядом с локтем Эллы.

— Пропустила, — говорю я, глядя на Кесси.

Она игнорирует меня.

— Я вот что тебе скажу, — говорит она, перегибаясь через стойку и сжимая плечо Эллы, — я куплю тебе новый диван. Кровать. Или холодильник. Что захочешь.

— Серьезно? — радуется Элла, удивленно вскидывая брови.

— Серьезно.

«Не позволяй ей делать это, — предупреждает Раннер. — Ей нельзя доверять».

«И верить тоже», — добавляет Онир.

«Но ей же надо будет на чем-то сидеть, ведь правда?» — шепчет Долли.

«Ш-ш, это дело взрослых, — говорит Раннер. — Иди играть».

— Как мило, — вмешиваюсь я, трижды пожимая руку Эллы. — Но…

— Я настаиваю! — говорит Кесси, пристально глядя сначала на меня, потом на Эллу.

— Спасибо, — сияет Элла.

«Еще больше взяток», — замечает Онир.

Услышав смех, я оборачиваюсь. Две девочки, которых я помню по Дрессировочному дому, дурачатся возле хромированного шеста. Одна из них делает йогини, потом шпагаты.

«Как получилось, что ты знаешь названия этих движений?» — спрашивает Онир.

Я кошусь на Эллу.

«Ясно, извини. Забыла».

Элла разворачивается на своем стуле и прижимает ладони к щекам.

— Тебе рано делать эти движения! — кричит она.

Одна из девочек показывает ей средний палец.

— Не наглей! — предупреждает Элла и внезапно соскакивает со стула.

— Они не понимают, что ты говоришь, — говорит Кесси, — они тупые.

— Может, тебе следовало бы научить их английскому или отправить в школу, — говорю я.

— Фи. Пустая трата времени. И денег.

— А может, тебя так устраивает, — добавляю я, — то, что они тупые.

Элла опять поворачивается к нам.

— Кстати, о квартире, — говорит она, пресекая мое раздражение. — Как ты думаешь, ты сможешь дать мне рекомендацию? Ну, для хозяина.

Кесси неотрывно смотрит на меня. Не мигая.

— Конечно, могу. Мне нравится заботиться о наших девочках, — говорит она, предназначая свои слова мне. — Это укрепляет доверие. А ведь я могу доверять тебе, правда?

— Конечно, — говорю я, и мои ладони потеют.

— Потому что мне бы не хотелось думать, что в нашем клубе распространяется плохое влияние. Или в Доме.

— В каком смысле? — спрашивает Элла.

Кесси, не отрывая от меня взгляда, залпом выпивает стопку водки.

— Ну, я была бы разочарована, если бы выяснилось, что это просто притворство, что ты проникла сюда, чтобы создать нам проблемы.

— Кто? Я? — спрашиваю я.

— Ты посвящена во многое. В очень многое.

Я выпускаю пальцы Эллы и, чтобы успокоиться, кладу обе руки на стойку.

«Она что-то подозревает, будь осторожна», — предупреждает Онир.

— Ты к чему это? — как можно небрежнее говорю я.

— Шон сказал, что ты не одобряешь то, чем мы занимаемся тут или в Доме. Он сказал, что ты считаешь это неправильным.

«Вот стукач, погоди, он у меня…»

— Шон? — вмешивается Элла. — Шону нельзя доверять. Он шлялся с Аннабелой, когда она работала в другом клубе — даже несмотря на требование Навида, что никто не должен видеться с ней. Кесси, ты об этом знала?

— А ты откуда это знаешь? — ощетинивается та.

— Эми рассказала. Они гуляли вместе, втроем.

Кесси молчит, наклоняется вперед.

— Навид доверяет ему.

— Ничего удивительного! Он же мужчина! — заявляю я.

Кесси издает смешок.

— Это верно, — говорит она, и в ее голосе вдруг слышится веселость. — Но твоя ошибка в том, что ты думала, будто ты единственная.

— Он так говорил, — цежу я.

— Он врал.

— Вот именно! — говорю я, хлопая ладонью по стойке. — Тогда почему ты считаешь, что он не врал, когда рассказывал, будто я не одобряю то, чем вы тут занимаетесь? Кесси, я хоть раз давала повод думать иначе? Мне обидно, что ты не доверяешь мне, особенно если вспомнить, откуда мы с тобой родом. Ты же сама говорила, что мы соседи. Что мы семья. А теперь веришь какому-то белому?