Максин Чан - Восьмая личность

«Ничего плохого? — хмыкают Паскуды. — Да она шлюха. Потаскуха».

«Не слушай их, — говорит Онир. — Они ошибаются».

Паскуды смотрят на меня, когда я обхватываю свое запястье. Я еще никогда не видела в их глазах столько злобы и дикости.

Элла жмет на газ.

— Постарайся забыть ту ночь, — советует она.

— Тебе легко говорить, — ощетиниваюсь я. — Ведь не тебя изнасиловали.

Мы въезжаем в Ист-Сайд. Некогда заброшенные дома отреставрированы и облагорожены. Пальмы в кадках, быстрые спорткары и величественные глицинии, заменившие росшие здесь раньше поникшие фуксии. Мы сворачиваем в сельскую тишину и паркуемся у тротуара, по которому бежит пацан в мешковатых джинсах. Он освистывает нас и показывает нам язык. Я отвечаю ему тем же. Он хохочет и исчезает в ночи, на его пальце висит упаковка «Бада» без одной банки.

«Мерзкий гаденыш», — бормочет Онир. И вздергивает подбородок.

Элла выключает двигатель. Я смотрю, как подергиваются шторы на напоминающих усталые глаза окнах знакомого викторианского здания.

«Дом для дрессировки, как мне тебе помочь?»

Красная дверь похожа на распахнутую пасть какого-то дикого животного, ожидающего, когда его накормят. Волка, льва. Может, тигра.

В окне появляется Навид, он улыбается, видя нас у кованой калитки. С его губы свисает сигарета.

Я вслед за Эллой иду мимо высокого бамбука, увядшего, как и мое желание быть здесь. Мы стучим, и дверь открывает незнакомая луноликая девочка с будто покусанными пчелами щеками и прямой челкой. Ее глаза вращаются, как стрелки часов. Тик-так.

— Да? — говорит она. Ее глаза неожиданно останавливаются, а потом их взгляд скользит по нам.

Позади нас появляется еще одна девочка, она запыхалась, на лице сплошной макияж. Она прижимает к груди упаковку бумажных полотенец и стиральный порошок.

— Впусти их, — слышу я голос Навида.

Элла на мгновение дотрагивается до меня и исчезает, и я стою на месте, сожалея о том, что мы вляпались в эту историю. В душе медленно крепнет раздражение на Эллу.

«Не забывай, все это ради добра», — говорит Раннер.

«Мученица», — хмыкают Паскуды.

Девочка со стиральным порошком проходит мимо, и я понимаю, что она та самая Ненавистница «бананов».

Как и синтетическая рубашка на пузе Рея, Дрессировочный дом едва не лопается: наверху бухает техно — бум, бум, бум; на кухне хихикают девчонки, сравнивая свой маникюр; Ненавистница скармливает стиральной машине банные полотенца и постельное белье; две девочки в похожих шлепанцах шепчутся и смеются над порножурналом «Грудастые».

На верхней площадке лестницы я замечаю Пой-Пой, она раздевает и одевает маленькую плачущую куклу. На ногах девочки — пушистые тапочки, которые велики ей размера на четыре. Я машу ей, но она не машет мне в ответ, все ее внимание сосредоточено на кукле. Глядя на то, как Пой-Пой разговаривает с куклой, я вспоминаю собственные детские разговоры — моей аудиторией были плюшевые мишки и тряпичные куклы, рассаженные на кровати. Они всегда отвечали мне и, естественно, соглашались со мной. Мой отец — зло. «Это верно». Анна слаба. «Это верно». Вот если бы мама была жива. «Нам тоже этого хочется». Будем есть пончики? «Давай!»

Сейчас Пой-Пой превращается в парикмахера. Она командует так же, как командовала бы какая-нибудь мама.

— Сиди спокойно, вот так. Не глупи! Ш-ш-ш. Ānjìng! Да, тихо. Делай, как я сказала, ясно? Ты уже большая девочка.

Она пальцами изображает ножницы. Чик. Чик.

— Ну вот, — говорит она, расчесывая похожие на проволоку светлые волосы куклы. — Wánshàn!

Мне хочется сказать ей: «Не старайся быть wánshàn. Совершенство — это миф. И сокровище, между прочим, вырастает из унции несовершенного дыхания».

Мы с Эллой протискиваемся мимо недавно привезенных коробок, составленных у нижней ступеньки лестницы — штабель опасно кренится, и это заставляет подрагивать мое обессивно-компульсивное расстройство, — и направляемся к Навиду. Он сидит на шоколадном кожаном диване, его взгляд прикован к игровому шоу, на коленях стоит миска с солеными сушеными сливами. Сейчас бледные бархатные шторы сдвинуты. Комната заставлена коробками с косметикой, одеждой, различными фенами и тепловыми пушками, везде лежат стопки журналов.

Навид смотрит на нас, жуя сливу, машет рукой и снова поворачивается к выстроившимся в линию возбужденным участникам — их пальцы лежат на кнопках, взгляды прикованы к вращающемуся колесу.

Элла делает шаг вперед.

— Шон сказал передать тебе вот это, — говорит она. — Это выручка за неделю.

— Хорошая девочка, — говорит Навид, протягивая пустую ладонь и не отводя взгляд от экрана.

Элла, как пирожное, кладет на его руку конверт из плотной бумаги.

Он пересчитывает деньги и выдает ей хрустящую пятидесятку. Элла складывает купюру и убирает в сумочку. Меня тошнит от того, с какой готовностью и легкостью она взяла деньги. Элла перехватывает мой неодобрительный взгляд и отворачивается. Скрежет молнии на ее сумке заставляет Навида снова повернуться к нам. Он улыбается, словно знает, как сильно она жаждет его денег. Затем он переключает свое внимание на меня. Я делаю вид, будто не замечаю этого и принимаюсь рыться в своей сумке. Подняв голову, я обнаруживаю, что он все еще смотрит на меня, на мои запястья — я решаю, что он ищет следы преступления с рогипнолом. Я поглаживаю запястья — мне хочется, чтобы он задал вопросы. Знает ли он, что случилось со мной в гардеробной? Обсуждал ли он это с Типом в сером костюме? Веселились ли они по этому поводу?

Его взгляд вызывает у меня такую злость, что я вынуждена отвернуться.

— Где Кесси? — спрашивает Элла.

Он бросает в рот еще одну сливу и указывает на потолок:

— Наверху.

Когда мы собираемся уходить, он встает и хватает меня за руку.

— Что случилось на днях? — спрашивает он, подтягивая меня к себе. — Он нанес тебе увечья?

Я не отвечаю.

Он вскидывает голову так, будто ему в шею попали пули.

— Я не потерплю, чтобы моим девочкам причиняли вред.

— Я не ваша девочка, — говорю я, излишне поспешно, наверное.

Он выпускает мою руку, гладит меня по горящей щеке.

— Ведь ты здесь, не так ли? — говорит он, обнимая меня за талию. — А это значит, что ты моя девочка.

Элла трижды пожимает мне руку.

«Подыгрывай», — шепчет Раннер.

Пауза.

Я обуздываю то, что творится у меня внутри, и киваю. Ухитряюсь улыбнуться.

— Вот и хорошо, — говорит он, опять садясь, — а теперь помоги Кесси.

Луноликая девочка с прямой челкой проходит мимо нас, одной рукой придерживая края шали. В другой руке у нее косяк.

Оборачиваясь, я вижу, что она сворачивается возле Навида как собачка. И шаль уже не скрывает ее молодое, гибкое тело и совершенные плечи. Она смотрит на него снизу вверх, у нее божественной красоты щеки и вращающиеся глаза.