Сергей Изуграфов - Смерть на Кикладах. Сборник детективов №1

В доме было тепло; от чугунка, что висел над огнем, вкусно пахло мясной похлебкой, на столе всегда был хлеб, а старики были добры к нему.

На следующий день мессер Фламель, как с почтением называли его все, приходящие в этот дом, принес ему сверток, в котором он нашел новые штаны и куртку. И еще много ночей Жан-Пьер рыдал от счастья, зарываясь лицом поглубже в сено, укрывшись с головой мягким одеялом, чтобы не разбудить их. А они лежали в своей кровати в маленькой спаленке на втором этаже, слышали его рыдания и молча плакали, взявшись за руки.

Что оплакивали они? Жалели ли бедного сироту, вспоминали ли себя в его годы – или оплакивали свою бездетность и одиночество на старости лет? Да мало ли причин было лить слезы у парижского ремесленника в конце четырнадцатого века – не меньше, чем в веке двадцать первом. Но об этом он никогда не узнает.

Жан-Пьер помнил, как однажды, спустя несколько недель, когда он уже откормился и окреп достаточно, чтобы помогать матушке Перренель по хозяйству, мессер Фламель взял его с собой в свою книжную лавку, что находилась на первом этаже дома неподалеку. И с этого дня началось его обучение.

Каждый день, как только удар колокола возвещал начало нового дня, они выходили из домика на улице Мариво и шли в книжную лавку, где он сперва учился читать и писать, потом растирать краски и перерисовывать картинки, а потом, спустившись в подвал, где была лаборатория, мыть реторты и колбы, сортировать вещества по стеклянным банкам и поддерживать ровный и непрерывный огонь в печи. Юный Мартен был на седьмом небе от счастья.

Так прошло несколько безоблачных лет.

Первым ударом, нарушившим его безмятежное существование, стала внезапная смерть матушки Перренель. Из дома вынесли небольшой закрытый гроб и упокоили его в часовенке, строительство которой было закончено как раз незадолго до ее смерти. Он горевал безмерно. Старик, видя его горе, несколько раз словно порывался объяснить ему что-то, борясь с самим собой, но каждый раз сдерживался, скрепя сердце, и снова уходил в работу. А работы было много, хоть Жан-Пьер и не понимал до конца, чем именно они занимались. Он только знал, что эти опыты помогают мессеру Фламелю зарабатывать деньги, на которые жили они сами и подмастерья, содержались дом, книжная лавка и мастерская.

Незадолго до катастрофы, что пустила его жизнь под откос, он неожиданно узнал, что его мастер – мессер Николя Фламель был владельцем более тридцати участков и домов только в одном Париже, построил и восстановил несколько церквей и кладбищ, содержал с десяток приютов и госпиталей. Жан-Пьер удивился, но скоро забыл об этом.

Эти баснословные богатства никак не сказывались на их повседневной жизни. Его мастер был скромен, но радушен и щедр. Жан-Пьер действительно больше никогда не голодал, как и обещала матушка Перренель семь лет назад маленькому оборванцу на кладбище Невинных Младенцев. Над головой была крыша, в камине всегда жарко пылал огонь, в его углу сено было свежим и мягким, на столе всегда был хлеб. Вот только похлебки, что варила приходящая кухарка, часто подгорали, но бывшему беспризорнику и в голову не приходило жаловаться на жизнь.

Однажды, выйдя из подвала в лавку, он случайно стал свидетелем непонятного разговора между мастером и кюре прихода Сен-Жак-де-ля-Бушери отцом Тома Одри.

– Все должно пройти именно так, как мы с вами договорились, святой отец, – произнес Николя Фламель. – Место для погребения полностью готово. Думаю, через месяц все произойдет. Ждать более нет возможности. Опасность слишком близко!

– Понимаю вас, сын мой, – тихим, вкрадчивым голосом ответил кюре. – Может ли церковь Святого Иакова надеяться…

– Безусловно, святой отец. На днях я планирую навестить церковного казначея и передать ему все необходимые бумаги, которые будут должным образом заверены нотариусом, господином Мерсье.

– В таком случае, церковь не видит препятствий. Помогать прихожанам мой долг и святая обязанность. Прощайте, мессер Фламель, и да хранит вас Бог!

– Прощайте, святой отец! – произнес Фламель и закрыл дверь лавки за священником. Потом мастер вернулся на свое рабочее место, где изучал содержание красочных иллюстраций древнего трактата, но, не обращая внимания на книгу, пробормотал: – Бедный мальчик! Но я не могу! Не имею права!

Жан-Пьер заболел горячкой. Дело было промозглой, сырой весной. Огонь в печи, который он должен был постоянно поддерживать, горел уже несколько месяцев. Жан-Пьер то и дело выскакивал из жаркой и душной мастерской на свежий воздух под мелкий дождик. Мастер все не приходил, а юношу отчаянно клонило в сон. Боясь задремать в натопленной мастерской, он то и дело пил холодную воду и выходил на улицу.

"Алхимик". Давид Тенирс-младший, 1640 г.

Поздно вечером, когда мессер Фламель наконец появился в лавке, почему-то держа в руках посох и дорожную суму, юноша уже лежал без сознания на полу и бредил.

Все три недели, когда он метался в горячке, ему казалось, словно во сне, что его мастер был с ним: отирал его пот, поил его горькими отварами, давал ему странные лекарства, от которых клонило в сон, но заметно прибавлялось сил.

Когда же он очнулся, рядом с ним была только заплаканная кухарка, которая и сообщила ему страшную новость. И он решил, что ему все приснилось. Еще неделю пролежал он, приходя в себя.

Кухарка варила ему бульоны, которые он машинально выпивал, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Когда же он окреп настолько, что смог встать, то поднялся и отправился в церковь Сен-Жак-де-ля-Бушери. В одном из приделов нашел могилу того, кто заменил ему весь мир. На могильной плите мастера смог разобрать только надпись, что была сделана по-французски: «Я вышел из праха и возвращаюсь в прах. Направляю душу к тебе, Иисус Спаситель Человечества, прощающий грехи». Здесь он упал на колени и прорыдал несколько часов.

– Вот так. Ну, а потом, с годами он стал замечать странности, которые с ним стали происходить. Он почти не менялся. Вернее, менялся, но очень медленно. Года летели, но в свои пятьдесят выглядел, как двадцатилетний юноша, и люди уже стали шептаться у него за спиной. Тогда он примкнул к бродячему цирку и объездил с ним всю Европу. Отстав от цирка, жил в разных городах по пятнадцать – двадцать лет, чтобы не вызывать подозрений, вернувшись в Париж, когда все, кто мог его помнить, давно уже умерли.

«Дом под лилиями» давно снесли. Старую романскую церковь Сен-Жак-де-ля-Бушери очередной раз собирались перестраивать – в моду входила готика. Строительные работы должны были затронуть и захоронения. Было принято решение вскрыть несколько могил и перенести прах усопших в другое место.