Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

– Каким был ваш брат? – мягко спрашиваю я, и за вопросом скрывается сложная смесь любопытства, желания искупления и грусти.

Она достает из кошелька фото, где они с Имраном вдвоем.

Это селфи, камеру держал Имран. Точно так же, как и Сэдик за двадцать минут до самой большой ошибки в моей жизни.

Чувствую, что подглядываю за чужой жизнью, но не могу остановиться. Рассматриваю его худое, улыбающееся лицо с высокими скулами и белоснежной ровной и широкой улыбкой. Он выглядит, как если бы был звездой футбола в Америке.

– Имран, – говорю я, водя пальцем по фото.

Если бы она только знала, если бы знала, кто сейчас стоит напротив нее.

– Да. У нас с ним куча фото, но эта моя самая любимая.

– Расскажите мне о нем.

– Он не был совершенством, – говорит она удивительную вещь. – Вы же знаете, что как только кого-то убьют, – она удивительно спокойно произносит это слово, – то все только и говорят, что этот человек был яркой звездочкой или что-то в этом роде. Так вот, он не был. У него была социальная тревожность. Он ходил на вечеринки и все такое прочее, но потом возвращался домой и рассказывал все, чего он там наговорил… надеясь на мою поддержку. Грузил меня по полной программе.

– Ничего себе.

– Ага. Но он был талантливым, любил кулинарию, учился на курсах шеф-поваров. Украшал блюда такими шикарными мазками на тарелках, привозил еду домой на метро. – Она замолчала, изучая свои ногти, а затем добавила: – Он был хорошим.

– Могу представить, – говорю я, и слова застревает у меня в горле. Старое животное, которое обосновалось у меня на груди, временно перебралось повыше, сделав мой голос тяжелым и хриплым.

– Еще он занимался бегом. Вставал в восемь каждое воскресенье. А какой была девушка вашего брата?

– Мне больше нравится слушать о вашем брате.

В задней части автобуса жарко, и моя майка под джемпером уже прилипла к спине. Приступы потливости вернулись, но я даже не пытаюсь уйти. Просто не могу.

– Он был забавным, – продолжает Аиша. – Веселым таким, вы понимаете? Одним из тех людей, которые делают все веселее.

Я киваю, знаю такой тип. Уилф раньше был таким, пока мы росли вместе, до того, как потеряли друг друга. Раньше мы разбрасывали диванные подушки по полу гостиной, пока мамы с папой не было дома, и бесились. С родителями случился бы припадок, узнай они, что мы устраивали.

Мы прыгали с дивана на диван, претворяясь, что пол покрыт лавой. И хохотали. Я следила за подъездной дорожкой, следя, что мама и папа не вернулись. Уилф чуть ли не писался от смеха, так что я всегда напоминала ему сходить в туалет перед нашими играми.

И вот сейчас я стою и таращусь в пустоту. Как бы я себя чувствовала, если бы брата больше не было рядом? Не могу представить масштабов этой утраты. Даже несмотря на то, что мы видимся редко или наоборот именно из-за этого.

– У него были традиционные похороны, которые он ненавидел. Но так уж вышло. Мама и папа приехали из Пакистана. А так мы жили самостоятельно.

– Они уже уехали обратно?

– Да, – говорит она. – Остались только мы с Билялем, комната Имрана стоит пустой. Скоро придется съезжать, невыгодно снимать квартиру с лишней комнатой.

Я прикрываю глаза. Мне так тяжело слушать об их утратах.

Когда я открываю их снова, Аиша смотрит на меня.

– Он ходил на курсы шеф-поваров, потому что ему нравилось готовить. А еще ему приходилось все время для нас готовить.

– А, теперь понятно.

– У меня много фотографий, – говорит она, открывая кошелек и протягивая мне еще два фото. На одной они с Имраном загорают у моста через реку. Вторая – детская, на которой они совсем маленькие. Их высокие, выступающие скулы притягивают взгляд и выделяются тем больше, чем дольше я на них смотрю.

Я бы могла сейчас ей все рассказать, это было бы так просто. Она может даже не сразу понять – из-за моего будничного тона. Не осознать всю чудовищность того, что я рассказываю. Но вскоре бы она все поняла, конечно. Возможно, я бы смогла одурачить ее на какое-то время, извиниться, покаяться, и она бы даже сказала, что прощает меня. А потом бы пришла в бешенство и сдала меня полиции.

Мои руки трясутся, глаза наполняются слезами. Я смотрю вниз, как будто жду, что слезы исчезнут, но они продолжают собираться, стискивая горло.

– Но сейчас все кончено, понимаете? – спрашивает Аиша.

– Мне жаль. – Мой голос еле слышен.

– Скорее всего, он не понял, что вообще произошло.

Я думаю об обстоятельствах его смерти. Он не мог вздохнуть. Все вокруг было замерзшим: земля, воздух, вода в его дыхательных путях. Может быть, он думал о сестре, пока умирал, видел родителей. Может быть, задавался вопросом: «Кто сделал это со мной?»

Встречаюсь с ней взглядом. Ее глаза влажные, нижние ресницы слиплись.

Не могу удержаться и спрашиваю:

– Вы знаете, что с ним произошло?

Мой голос скрипучий и странный, звучит отчаянно.

– Той ночью? – резко переспрашивает Аиша.

– Да.

Она закрывает глаза, как будто в молитве. Ее кожа гладкая, но сейчас покрывается морщинами. Не от счастья – морщинками вокруг глаз и рта от улыбки, а от жалости – линиями на лбу.

Потом открывает глаза.

– Нет, – отвечает она, моргая. – Полиция говорит… Они говорят, что все это было очень подозрительно. Но сейчас… Сейчас мы не знаем. Мы просто не знаем, что с ним произошло, и никто не знает.

– Но хоть какие-то версии? – Мне кажется, что мой тон выдает мое желание узнать как можно больше. Я в очередной раз удивляюсь тому, что никто не знает, не замечает неоновую вывеску над моей головой.

Я подхожу к ней, она отстраняется.

– Версии? – переспрашивает Аиша. Сейчас она выглядит обеспокоенной, делает шаг назад. Ее рюкзак задевает за стойку с книгами, но она ловко подхватывает ее.

– Вдруг им удалось что-то выяснить…

Убираю волосы от лица и замечаю, что моя рука трясется. Очевидно, она это тоже видит. Она смотрят сначала на мою руку, а потом мне в глаза.

Замолкает на мгновение. Встряхивает головой, прикусив губу своими белыми зубами. Смотрит на мое лицо. Заметила ли она мои слезы?

– Нет, ничего не известно.

На мгновение паранойя отпускает, сменившись странным чувством ликования. На самом деле это все чувство вины, от которого так меняется настроение. Непоследовательное чувство. Облегчение, после которого снова становится плохо. Потому что полностью успокоиться уже невозможно.

Я киваю.

– Если надо, вы всегда можете поговорить со мной обо всем этом.

– Хорошо, – сказав всего лишь одно слово, она отворачивается к книгам.

Я ее напугала.

Собираюсь уйти, но вдруг ощущаю прилив адреналина к сердцу и ниже, к моим рукам и ногам. Эд стоит прямо позади меня. Я не слышала, как он подошел. Нужно быть более осторожной. Но потом я понимаю, что он ничего не слышал за ревом обогревателя. Выражение лица его спокойное и бесстрастное.