Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

– Вроде да, – подтверждает Джонти.

Лора погрузилась в свои мысли, снова и снова водя пальцем по кучке соли, и ее кристаллы оставляют на ее коже маленькие отметки.

– Скорее всего, буду только я, если речь идет об июле, – говорит Рубен.

– А, точно, – Джонти внезапно начинает говорить тише.

Я хмурюсь.

Повисает пауза. Мы с Лорой не разговариваем, Рубен и Джонти тоже молчат.

И затем я снова слышу Джонти.

– Да, конечно. Прости.

И это не слова, не взгляд, которым, как я думаю, Рубен одарил его перед извинением. Нет, это тон. Таким обычно люди говорят о моем преступлении, моем проступке. Как будто меня внесли в список насильников или я состою в обществе анонимных алкоголиков. Что-то постыдное.

– Извини, приятель, – мягко добавляет Джонти.

Лора снова молчит. Я смотрю на подругу, зная, что она слышала моего мужа, говорящего о моем тюремном заключении так, как будто это уже решенное дело, но она не подает вида. Я сгребаю соль в ладонь и выбрасываю правой рукой через левое плечо. На удачу, чтобы избавиться от дьявола, терпеливо стоящего позади меня.

– Джонти спрашивал о вечеринке на барже этим летом, – непринужденно пояснил Рубен после того, как они ушли.

Я вспоминаю их последнюю летнюю вечеринку. Рубен отправил мне типичное для него сообщение, когда мы находились в разных концах баржи и очень скучная женщина говорила со мной об альтернативной системе голосования.

С тобой все в порядке, или нужно спасать?

Спаси меня.

И он пришел со словами: «Простите, моя жена выглядит очень скучающей».

– Понятно. – С этими словами я начинаю убираться на кухне, не глядя на него.

Рубен с любопытством наблюдает за мной – убираюсь я крайне редко.

– Я не собирался отвечать за тебя, – поясняет он, будто это неважное дело.

Он подходит к двери и прислоняется к косяку. Ощущаю, как он смотрит на меня. Я оборачиваюсь и выжимаю из губки воду.

– Ладно, – легко соглашаюсь.

Я должна обернуться и посмотреть на него, возможно, по выражению его лица я увижу ответ – то, что он думает. Это про тюрьму или что-то другое? Не хочет говорить за меня, когда моя жизнь в таком беспорядке?

– Джо.

– Да?

Он подходит, забирает губку у меня из руки и бросает ее в раковину.

– А что случится? – спрашивает он просто.

Мы оба знаем, что он имеет в виду, но я притворяюсь, что ничего не понимаю.

– Что случится, если что?

Его лицо мрачнеет. Он выглядит каким-то тощим, может быть, похудел? Он всегда был стройный, но сейчас я могу видеть его ключицы, немного выпирающие под футболкой. А я набрала вес, питаясь так, как будто в тюрьме меня будут морить голодом.

– Ты знаешь что, – говорит он тихо.

– Нет, я не знаю. – Я понимаю, что упираюсь просто из принципа. И не могу объяснить, почему решила вести разговор именно так.

– Что случится, если тебя отправят в тюрьму? – спрашивает от мягко. – Хочу обсудить, если это… если это произойдет. Мы не сможем обсудить это там, в суде. У нас есть время сейчас, когда мы вдвоем и вместе.

Эти слова шокируют меня. «Отправят в тюрьму». Они такие обыденные, такие неуместные.

– Ты слышал Сару, это ошибка и самооборона.

Рубен чешет нос, промычав что-то, будто не верит, что план Сары сработает. Но такого не может быть.

Он никогда ничего не избегает, в отличие от меня. Разорванные, спрятанные штрафы для парковки – они исчезают для меня, но не для него. Он не такой. Рубен встречается со всеми сложностями лицом к лицу. Спокойно, не истерично. Не так, как я. Он не убегает от проблем годами. Это не он с глубокими драматическими вздохами вытаскивает из-под кровати штраф, который стал уже поводом для вызова в суд, и не он смотрит на него с ужасом.

Но я не готова к этому разговору. Не готова стоять лицом к несущемуся навстречу поезду.

– Я не смогу обсуждать с тобой квартплату, когда тебя уведут, – поясняет он. – Нам нужно… выработать стратегию.

– Выработать стратегию. Мы же не на конференции, – говорю я, одновременно представляя, как меня уводят.

А меня уведут? Не могу с этим жить. Неужели он думает, что я буду как животное, которое ведут на бойню? Все еще не смотрю на него. Уже скучаю по тому, как он меня обнимает и как мы перечисляем в кровати всякие вещи друг про друга. Скучаю по тому, как на лице Рубена появляется сдержанная улыбка, когда я с ним болтаю. Скучаю по нашим вечерам с фильмами. Как-то мы смотрели «Добрые сердца и короны», и Рубен на половине фильма обернулся ко мне со словами: «Понятия не имею, что вообще происходит на экране, а ты?»

– В интернете появились статьи, ты их видела?

– Нет. – Мой ответ слишком резок.

– В твою защиту, феминистические статьи. Знаешь о них?

– Ничего не смотрела. – Я наконец поднимаю голову.

На его лице сменяются разные выражения, как на телевизоре с плохим сигналом. Это не раздражение, скорее понимание. «Конечно, ты не смотрела», – вот что это значит.

Я снова хватаю губку и возобновляю уборку.

– Хорошо, дай мне знать, когда будешь готова все это обсудить, – говорит он.

Такого тона я не слышала, во всяком случае, при разговорах со мной. Зато слышала при разговоре по телефону с клиентами, которые звонят на выходных. Сложные клиенты, которые делают неправильный выбор.

Я смотрю на него, и он смотрит в ответ, как доброжелательный советник или завуч, который знает, что ученик что-то натворил и не хочет в этом сознаваться.

С удвоенной силой я начинаю оттирать со стола пятна, которых там на самом деле нет.

Был уже конец января, когда мне наконец удалось достать ключи от шкафа с потерянными вещами на работе так, чтобы никто не видел. Кто-то оставил связку на кухне, рядом с кофемашиной, и я быстро их стянула.

Дальше все было просто.

Написала Рубену, что встречаюсь с Лорой, и после того, как Эд довез меня до дома, вернулась в библиотеку. Январский воздух обжигал мои легкие. Было уже после восьми, в офисе никого не должно было быть, но я огляделась по сторонам прежде, чем зайти. Посмотрела наверх, проверяя, есть ли камеры видеонаблюдения. Должна же я хоть чему-нибудь научиться.

Прикрепленный к ключам розовый помпон вытерся по краям, и мех стал серым.

Включается сигнализация, но я выключаю ее с помощью четырех цифр кода, которые подсмотрела, когда Эд открывал и закрывал офис. Вообще этот код знают все, даже уборщик. Сигнализация смолкает, и я оказываюсь внутри одна.

Ночью все выглядит по-другому, как в заброшенной больнице или в тюрьме. Офисные столы залиты светом от уличных ламп, и шкаф странно скрипит, когда я вставляют ключ и открываю его.

Корзина с потерянными вещами почти полная. Свою одежду я засовываю на самый низ. Из-за больной руки времени на это требуется несколько больше, чем я ожидала.