Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

– Все это тяжело, – продолжаю я через несколько минут. Солнце село, и снаружи баржа освещается только гирляндами. – Сейчас все не так, как я ожидала. И я не могу игнорировать это. Все изменилось, я сама изменилась. Мне нужно начинать жизнь сначала.

– Почему? – Лора кажется обеспокоенной.

– Мне тридцать два. Я хочу ребенка. Но нам с Рубеном нужно снова привыкнуть друг к другу, к совместной жизни.

– Просто скажи ему, – она понижает голос. – Он должен знать об этом.

– Сложно… У меня нет никакого права жаловаться, я совершила преступление, но это все так запутано. У меня как будто украли время, и сейчас я чувствую, что нужно попытаться нагнать жизнь, которая так сильно изменилась. Мне уже тридцать два, и если мы подождем еще один год…

– Зато после этого испытания, ты будешь гораздо лучшей матерью, – говорит Лора.

Оборачиваюсь и смотрю на подругу. Пот капельками собирается над ее верхней губой.

– Ты так думаешь?

– Да, искренне. У тебя есть план. Ты изменилась. Ты будешь хорошей мамой, – продолжает она. – Ты даже кажешься другой. Более цельной и менее неуверенной.

– Я не была неуверенной.

– Ну не знаю, застенчивой. Ты всегда извинялась. Сейчас ты держишься прямо и решительно, как и нужно.

– Прошу прощения, – говорит мужчина с брекетами. Он отвернулся от Рубена и Джонти и смотрит на нас сверху вниз, упираясь руками в бедра. – А я знаю, кто вы. – Он с любопытством смотрит на меня, видимо, что-то вспомнил.

Я чувствую, как горят мои щеки, как будто кто-то прижал к ним прихватки для горячего, которые Уилф использовал, когда мы все вмести пекли печенье. Я скакала по кухне с радостными воплями, пока мама с папой пытались нас утихомирить.

– Вы о чем? – уточняет Лора.

– Я знаю, кто вы, и я не возражаю против того, чтобы вы были здесь, но мне неловко… – Он замолкает, в задумчивости глядя на пейзаж позади нас.

Мы с Лорой встаем. Рубен и Джонти явно смущены.

– Мне неловко слушать, как вы обсуждаете то, что она сделала, – поясняет мужчина, наконец фокусируя на мне взгляд. – Народ вроде как пришел, чтобы расслабиться.

– Вам неловко слушать наш частный разговор о жизни? – переспрашивает Лора.

– Да ладно, – бормочу я. – Мне и правда лучше уйти.

– Знаешь, приятель, – говорит Джонти, и его спокойное, счастливое, мягкое лицо становится пепельного цвета, брови хмурятся. – Кажется, тебе пора собрать в кулак все свои дискомфортные ощущения от страданий моего очень хорошего друга и свалить вместе с ними с моей баржи.

Рубен смотрит в телефон, делая вид, что ничего не происходит.

Джонти выпроваживает мужчину. Лора берет меня за руку, ее ладонь теплая и влажная, и говорит:

– Мне так жаль, Джо. Я понятия не имела, что он… Я не ожидала, что он будет таким грубым и осуждающим.

Мое лицо пылает. «Но ведь и ты тоже осуждаешь, только не говоришь», – думаю я.

– Мы всегда готовы тебя поддержать, – продолжает Лора.

Рубен все еще стоит с телефоном в руках, и мы обе смотрим на него. Джонти разобрался с грубияном, Лора утешила меня. А что сделал Рубен? Он отвернулся, когда я обсуждала тюрьму, и стоял молча, пока меня обвиняли. Как он мог промолчать?

Я смотрю на него, но он на меня нет. Читает в телефоне новости про какую-то войну и трагедию. Но что он думает о событиях в своей собственной жизни? Обо мне?

Вскоре после случившегося мы уходим с вечеринки. Этот вечер уже нельзя исправить. Освещенная баржа остается позади нас, пока мы идем по дорожке вдоль канала. Рубен берет меня за руку. А мне кажется, что рядом с нами идет сотня Джоанн. Джоанна, которая ранила Имрана и вызвала спасателей. Джоанна, которая снова пришла к каналу в тот день, когда ее отправили в тюрьму. Сейчас мы у другого канала, но это неважно. Я глубоко вдыхаю этот воздух. Лондон пахнет так же, как и всегда ранним летом: запах мускусный и насыщенный. И я снова могу его по-настоящему почувствовать, как будто после особенно длинного отпуска.

Делаю еще один глубокий вдох и решаюсь заговорить с Рубеном. Бесстрастно, прямо, по-взрослому, как мне советовали.

– Ты не защитил меня, – говорю я тихо.

Рука Рубена все еще держит мою.

– Что?

– От того мужчины, который сказал, что я заставляю его чувствовать дискомфорт.

– Нет, не защитил.

– Но почему?

– Джонти защитил тебя.

– Это правда.

Даже когда мы идем друг за другом, потому что дорожка сужается, Рубен все еще держит меня за руку. Так странно чувствовать его ладонь, как будто мы цепляемся за бесполезный спасательный круг.

Он ничего не говорит, пока дорожка снова не расширяется. Воздух густой и теплый. Мою кожу покрывает тонкий слой пота. В тюрьмах качество воздуха всегда контролируется. Я не потела месяцами. И сейчас эти ощущения на удивление приятные, как будто кожу мягко покалывают тонкие холодные иголки.

– Но почему ты промолчал? – продолжаю допытываться я.

Рубен отпускает мою руку, и мы снова идем отдельно. Я в мельчайших подробностях воображала этот вечер – как буду гулять вместе с мужем. Я два года считала дни до этого момента. Но реальность далека от совершенства. Мир ощущается таким большим, а мне кажется, что я совершенно одинока и понятия не имею, что делать дальше.

– Я…

Глаза Рубена сужаются, а тело будто распрямляется.

– Я был смущен, – говорит он честно. – Не знал, как с этим справится.

– И ты… ничего не сделал.

– Нет.

– Почему нет?

– Что все это значит – эти пристальные взгляды? – Рубен переходит в оборону. – Я потерял тебя на два года. Ты не представляешь, сколько идиотских сериалов в пересмотрел за последние семьсот ночей. Ты знаешь что-то об этом? Зачем все анализировать? Зачем все портить? – Он снова берет меня за руку и слегка ее сжимает.

– Но ты же либерал. – Слова звучат как обвинение. Будто я всегда обижалась на его либерализм, что неправда. – Ты же за восстановление в правах, за то, что человек невиновен, пока не докажут обратного. И за право на ошибку.

– Да, – подтверждает Рубен.

– Но ты вовсе не либерален, когда что-то происходит на твоем собственном пороге. Когда что-то происходит со мной на твоем пороге.

От возмущения он приоткрывает рот, но больше не произносит ни слова. Разговор окончен, лязгнув, как тюремная дверь в ночи.

Сейчас самое время. Мы оба знаем это. Вся наша интимная близость больше чем два года заключалась в общении через стол. Прикосновения были запрещены, только взгляды. Я мылась в общем душе с другими женщинами, спала под неусыпным взором охраны, но сейчас я здесь, со своим мужем, в самом обычном и интимном пространстве: нашей темной спальне. Он снимает футболку, и я вижу тело, которое не видела годами.

Он смотрит на меня серьезно, с призывом. Подходит и убирает с моего лица волосы. Я дрожу от этого прикосновения, такого чувственного и печального. Этим вечером с нами была тысяча Джоанн, а сейчас меня касается тысяча Рубенов. Рубен, который сидит на ступеньках вместе со мной на вечеринке в Оксфорде почти десять лет назад. Рубен, который сделал мне предложение, который женился на мне и оставался со мной все время заключения.