Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

«Мы, кажется, потеряли друг друга, я и Уилф», – сказала я Рубену, сидя на лестнице в день нашей первой встречи.

«Почему?» – спросил Рубен.

«Нет какой-то конкретной причины».

Думаю, Рубен тогда все правильно понял. Между нами не случилось ничего серьезного, и от этого было еще хуже. Повзрослев, мы стали слишком разными, и детская дружба больше не могла удержать нас вместе.

Как бы все сложилось, не будь мы такими разными? Нашли бы мы подход друг к другу, если бы я лучше училась? Может, я бы работала в его офисе: вертелась на стуле, заказывала бы доставку еды и помогала в меру сил. Или мы бы ходили на долгие прогулки до реки: пробирались бы между небоскребами, ориентируясь по освещенным парковкам, и так до доков, где чувствуешь себя, как в море: пахнет рыбой, и слышен плеск волн. Мы снова могли бы говорить часами, как и раньше. Что, если бы вход в Нарнию оказался внутри нашего огромного шкафа? Что, если бы мы могли летать и люди просто не нашли еще волшебную комбинацию движений для этого? Мы бы жаловались друг другу на родителей и на их высказывания. Как-то за рождественским обедом папа сказал, что ждет от меня одиннадцать отличных оценок, и Уилф захохотал. «У меня одна пятерка, и мне достаточно», – заявил он мне. Я бы спросила у него, давило ли на него их разочарование и пренебрежение? Или же все эти чувства были только моими.

Мы даже могли бы найти общее хобби. Чем могли бы заниматься брат и сестра?.. Что еще могут делать свободные взрослые люди, которые могут позволить себе много? Можно пойти за сахарной ватой на набережную или покататься на колесе обозрения. Да вообще что угодно.

На мое восемнадцатилетие именно Уилф обеспечил мне отличное настроение. И дело было вовсе не в выпивке или организованной вечеринке. Сразу после полуночи, как только наступил день моего рождения, он отвел меня в сад, и мы вместе отпустили в небо розовый шарик. И это мое самое яркое воспоминание. Что изменилось в отношениях между нами? Этого я никогда не узнаю. Но поскольку я перестала избегать проблем и начала смотреть жизни в лицо, я достаю телефон и звоню ему. После четырех гудков меня переключают на голосовую почту. Это не просто разрыв связи, он сам нажал на красную кнопку. Конечно, прошло больше двух лет с нашего последнего разговора, но мой номер должен был у него сохраниться.

Звоню еще раз, даю нам шанс. И, пока идут гудки, с надеждой думаю, что, может, это все-таки проблемы со связью. Что сейчас он ответит, и мы договоримся пойти в бар. Или выпьем по паре банок пива, как в тот вечер, перед его отъездом в университет, когда мы сидели на тюках сена в старом сарае.

Свет в окне так и горит. Я стою и смотрю на него в течение еще нескольких минут. Я больше не убегаю сама, но я и не могу заставить вещи происходить. Я не могу заставить Уилфа ответить на мой звонок.

Ничего страшного, думаю я про себя. Наш последний сколько-нибудь значимый разговор с Уилфом состоялся, когда мне было восемнадцать, а ему – двадцать. Значит, так было надо.

Мои глаза слезятся. И я уверяю саму себя, что это от слишком долгого взгляда в его окно и из-за горячего ветра.

Звонок снова переключается на голосовую почту, и я вешаю трубку. Иду прочь, пару раз оглядываясь на светящееся в темноте окно. Брат мне не перезванивает.

– Вы кажетесь очень собранной, – говорит мне инструктор.

Его зовут Саймон, и у него добродушный и одновременно шикарный вид: кудряшки, как у малыша и розовые щеки. Я уверен, что он любит хорошее вино и скачки и ни о чем особо не беспокоится.

– Сперва, когда я только вышла, мне было сложно приспособиться.

Я не чувствую смущения, как это обычно бывало. Мы сидим в центре для подготовки консультантов, которые сами когда-то были в трудном положении. Я не знаю предысторию Саймона, но его коллега Эммет был бездомным. Еще среди сотрудников бывший алкоголик и жертва домашнего насилия. И я. Женщина, которая тратит слишком много времени, чтобы сообразить, как пополнить проездной.

– Понимаю, – отвечает Саймон, наклоняясь вперед и упираясь в колени загорелыми руки. – Но разве это не признак того, что вы абсолютно нормальная? Не так-то просто начать новую жизнь…

– Может, и так… – Я искренне не знаю правильного ответа.

– Я думаю, это и значит быть хорошим, – продолжает он. – Вы были бы ненормальной, если бы спокойно все приняли и свыклись со случившимся.

– Я все время думаю об Имране и о его травмах. О том, как он сейчас себя чувствует.

– Это тоже нормально. Вы переживаете о нем потому, что вы человек, – говорит он с улыбкой.

– Я знаю, что он никогда полностью не восстановится, но я надеюсь, что он… Я просто надеюсь.

– Понимаю. – Он делает секундную паузу, а затем переходит к делу: – Итак, вы получили диплом в тюрьме?

Я киваю.

Такая возможность выпала мне через год. Старая Джоанна точно бы ее упустила: продолжила бы смотреть телевизор, читать книги и игнорировать все предложения. А потом бы еще жаловалась, что ничего не изменилось. Но та Джоанна была другой. Удивительным образом, когда общество решило, что я никчемная, я, наоборот, взяла себя в руки и начала как-то менять свою жизнь. Только я и еще одна женщина – Дани – получили диплом консультанта. И оно того стоило.

– Да, и сейчас мне нужна работа.

– И как вы думаете, насколько ваше преступление… повлияет на вашу работу консультантом?

Я откинулась на спинку стула, размышляя. Преступление влияет на мою жизнь буквально во всех сферах. Оно формирует меня: обтесывает по краям и перестраивает глубоко внутри.

– После пережитого я придаю меньше значения тому, что обо мне думают другие, – отвечаю наконец. – Будь то мои родители или случайные незнакомцы. Меня это больше не заботит. И… – Я делаю паузу, задумавшись. – Раньше я смотрела на других – «Приличных Людей», как я их называла. Я сравнивала то, как они выглядят снаружи, с тем, что у меня внутри. Но больше я так не делаю. Я… Я сама «Приличный Человек».

Саймон кивает, затем смеется и говорит:

– Думаю, вы готовы.

Мы с Лорой встречаемся в баре «Гондола» после ее первого рабочего дня. За лето ее волосы выгорели на солнце, и все еще заметен загар – следы ее старого хипповского стиля жизни. И он все еще заметен в ее жестах и угадывается в сережках, спрятанных под прической. Но большинство ее ярких черт стерлись, как если бы они тоже выгорели на солнце.

Она знает о Рубене и сейчас задумчиво смотрит в свой стакан. Мы сидим на улице, воздух влажный и густой, как будто на плечи положили пуховое одеяло.

– Я весь день мерзну, – говорит она. – В офисе перестарались с кондиционером.

– Ну как всегда, – комментирую неопределенно, чтобы хоть как-то поддержать разговор. Но все равно повисает пауза. Раньше такого не было.