Иван Солнцев - Полет курицы

Последнее, что я запомнил до того, как прийти в себя в лежачем положении и со связанными руками – это визг тормозов и тупой удар по голове. Понять, что моя попытка провалилась, я смог только сейчас, открыв глаза. И увидев над собой громилу с огромными кулачищами в черной униформе какой-то там службы.

– Ну, вот я же тебе говорю – это все путинская система, Хазан, я тебе точно говорю, – уверенным басом разглагольствует здоровяк.

– Ну, а ты за Путина-то не голосовал? – с усмешкой на лице спрашивает Хазан. – Хотя бы молча, не голосуя ни за кого.

– Послушайте, я все объясню… Я не… – у меня заплетается язык, но это неважно, потому что меня все равно никто не слушает, и я не могу толком пошевелить ни рукой, ни ногой, а голова просто раскалывается от боли.

– Нет, конечно, – уязвлено повышает голос здоровяк. – Диктатор должен уйти. Я на митинги за это ходил. Диктатор должен уйти!

– Ну, ты хоть знаешь, что это значит? Что значит «диктатор»?

Громила насупливается, почесывает лоб и пожимает плечами.

– Точно не знаю. Но знаю, что диктатор должен уйти. И все.

– Твоя взяла, – наконец обращает взгляд на меня Хазан. – Ты проснулась, спящая царевна?

– Я могу…

– Ни хера ты не можешь, – Хазан наступает мне на колено целой ноги, и я сжимаю зубы изо всех сил, стараясь не заорать от боли, будто это кого-то волнует. – Ты меня расстроил сильно. Злоупотребил доверием. Сейчас вот придется с этим разобраться. И разобраться радикально.

– Вот это все от гнилой системы они такие, – качает головой громила. – Никакого порядка в работе. Менталитет рабский и пронырливый.

– Кстати, это у нас Захар, бывший ОМОНовец. Познакомься. Захар – Костя, Костя – Захар, – Хазан небрежно представляет меня здоровяку, и тот усмехается.

А мне вот совершенно не до смеха. Я понимаю, что сейчас со мной что-то случится, и наиболее вероятно – это именно то, избегая чего, я и дошел до последней стадии мыслимого унижения, и вот это обиднее всего. Я дергаюсь, что-то выкрикиваю, умоляю, но ни на кого это не производит никакого эффекта. Больше всех плевать, как мне кажется, Хазану – он о чем-то говорит по телефону, заодно раздавая указания паре каких-то парней. Тем временем, в ответ на мой выкрик, мне прямо в челюсть влетает массивный кулак Захара. Я, возможно, должен потерять сознание, но этого не происходит, хотя все вокруг и становится расплывчатым, тусклым, бесформенным.

– Водку давай, – звучит бас Захара, обращенный куда-то в сторону.

Водку? Зачем?

– Мне кажется, ты засиделся на месте. Тебе нужно повышение квалификации, Костя, – вроде как объясняет то, что будет происходить сейчас, Хазан. – И тут я тебе помогу, чем смогу.

Он свистит и машет рукой кому-то, кого я не могу увидеть, а Захар хватает меня за волосы и заливает водку из бутылки прямо в мой безвольно открытый рот. Я рыгаю, отплевываюсь, но не могу закрыть рот.

– Это тебе в помощь, Костян, – смеется Захар. – Ну че, Хазан. Наверное, погнали?

– Ага, – кивает Хазан кому-то в стороне, и я слышу громкое рычание двигателя машины. – Костя, потерпи. Сейчас будет немного щипать.

Проходит несколько секунд, и мне на колено наезжает колесо машины, и я ощущаю один огромный удар боли, расходящийся от колено по всему телу, как круги на воде, слышу тонкий треск, а потом – ничего. Пустота и бессознательность.

Когда я прихожу в себя, меня встречает все та же безумная, дикая боль, и я вижу чьи-то размытые лица, чувствую, что меня куда-то несут. Вообще, когда приходит такой залп боли, есть два вариант – свихнуться к чертовой матери или потерять сознание. К счастью, у меня вовремя вылетел нужный предохранитель, и я снова потерял сознание. Когда я прихожу в себя снова и пытаюсь приоткрыть глаза, одновременно оглашая помещение, в которое меня принесли, истошным воплем, мне кто-то прижимает голову к твердой поверхности и начинает вливать в рот какую-то жидкость. Понимание того, что это водка или спирт приходит не сразу, но как только организм принимает этот факт, меня начинает безудержно рвать – так, что желудок подбрасывает навстречу свободе. «Подожди, отвяжи его» – бормочет чей-то голос, и я делаю рывок, блюю, делаю еще одну отчаянную попытку вырваться из неких пут, и вот уже она оказывается успешной, и я приземляюсь на пол, прямо в лужу собственной блевотины и пополняю ее еще чем-то – кажется, это желудочный сок. «Слышь, хирург, тут надо че-нибудь посерьезнее» . Кто-то теребит мою руку, и потом, после нескольких секунд замершей тишины, я снова выпадаю из сознания.

Когда казалось, что глубже некуда, пришел Артур

Сегодня, как только я открываю глаза, мне снова вспоминаются слова деда. Подо мной – дерьмо корпоративной квартиры, а временами – и мое собственное, когда кто-нибудь из местных не успевает мне помочь с походом по-большому, а я сам не справляюсь с тем, чтобы забраться в свой новый скоростной трон. Вокруг меня – алкаши и ублюдки, такие же, как и я сам. Даже смешно как-то. Теперь, уже спустя приличный срок адаптации к новому состоянию, мне все это кажется смешным. Видимо, это что-то вроде защитной реакции психики.

Так что там дед говорил про дерьмо над ним?

Я не очень хорошо помню, что именно со мной делали после той хирургии. Почему-то очень крепко в мозгу отпечаталась чья-то фраза «А на хер вы ему водку дали?» – голос, которым она была произнесена, был таким ярким, низким, четким – такой голос сам по себе вызывает уважение. Несколько дней я явно бредил – не спал постоянно, но и не различал, где реальность, а где странные тени и голоса, бормочущие несвязные фразы. Потом, когда я начал более-менее осознавать, кто я и где могу находиться, жутко хотелось пить, но поили меня редко, зато часто ставили какие-то капельницы, с болезненной небрежностью втыкая широкие иглы в истерзанные руки.

Не думаю, что вам стоит получить от меня больше подробностей о том, что происходило со мной до того, как я снова вернулся в строй. Воспоминания о днях своеобразной экспресс-реабилитации настолько омерзительны и полны воспаленных и гнилостных ощущений, что даже представлять многое из того, что мне довелось пережить, мне самому не хочется. Когда мне отсекли одну ногу, я достаточно быстро смог перестать пугаться своего отражения в полный рост в зеркале и стеклах дверей метро. Теперь же я больше всего боялся увидеть себя в выделенной мне скрипучей инвалидной коляске, в которой, наверняка, скончалось немало стариков-инвалидов. В маленьком зеркале, которое мне случайно попало в руки на корпоративно квартире, я неожиданно для себя обнаружил, что мои криво постриженные волосы большей частью поседели, а лицо покрылось острыми, стремительными стрелками морщин. Раньше я не верил в то, что человек может так быстро поседеть. Вроде как какой-то пигмент теряется или типа того. Но факт встал передо мной, раз я уже перед ним встать никак не мог. Во многие вещи лучше поверить раньше, чем они тебя настигнут.