Минка Кент - Легчайший воздух [litres]

Я вздыхаю и сажусь за кухонный стол. Теперь это наше обычное место сбора. Мы сидим за столом и как будто ждем, что сейчас что-то произойдет – раздастся телефонный звонок или стук в дверь и кто-то скажет, что Мередит нашлась в целости и сохранности, или же в деле появится некий новый поворот, которого мы даже не ждали.

Мать поворачивается ко мне спиной, я со своего телефона пишу Ронану, чтобы он включил 222-й канал. Я проверяю его. Хочу посмотреть, нервничает он или злится по поводу того, что в эфире полощут его грязное белье.

Немного сейчас занят, – пишет он в ответ и присылает снимок своей подъездной дороги. Она забита фургонами местных и национальных телеканалов, репортеры с микрофонами в руках говорят в камеры, направленные на их лица на фоне дома Ронана.

Боже милостивый!

– Привет, Эндрю! – Голос матери возвращает меня в реальность.

Скрестив на груди руки, Эндрю застыл на месте и слушает, как эти горе-теоретики с глубокомысленным видом рассуждают о том, почему это Ронан, а затем опровергают самих себя, говоря, что все свидетельства указывают на Эндрю.

– Вам это лучше не смотреть, – говорит мать, пытаясь выключить телевизор, но прежде чем она успевает это сделать, он уходит, со слезами на глазах, явно потрясенный.

Интересно, что это? Слезы задетого самолюбия?

Или слезы сожаления?

А может, нечто совершенно иное?

Эндрю поцеловал меня этим утром неспешным и долгим поцелуем, а затем мы занялись любовью в постели нашего нью-йоркского гостиничного номера. Не один раз, а дважды.

Последнее время такое происходит с нами часто.

В тот день, когда я оставила Ронана, я вернулась домой, налила себе джина с тоником и ждала, пока Эндрю вернется с работы.

В тот вечер я выложила ему все – кроме Ронана – в ту самую секунду, когда он вошел в дверь. Вывалила на него все, что накопилось в душе. Я сказала ему, что чувствую, что теряю его, что он больше меня не любит. Я заявила ему, что, как мне кажется, он только потому со мной, что ему нужна жена-трофей, дополнение к его коллекции спортивных автомобилей. Добавила, что он слишком отстранен в постели. Рассказала ему о своих впечатлениях от таиландских парочек и что я не хочу стать похожей на них.

И, наконец, я ему сказала, что он теряет меня. И если мы не исправим это сейчас, то не исправим уже никогда.

Он бросил портфель, подошел ко мне и взял мои руки в свои. Эндрю Прайс – не пугливый человек. Не сентиментальный и не слащавый. Он – бизнесмен. Он серьезен и владеет своими эмоциями.

Но провалиться мне на этом месте, если на его лице не был написан ужас при мысли о том, что он может меня потерять.

– Я привык воспринимать тебя как должное, – признался он мне. – Весь этот год я был эгоистом, и я это знаю. И я постараюсь все исправить, обещаю тебе.

С этого момента Эндрю стал Мужем Года. Прежде чем отправиться на утреннюю пробежку, приносил мне в постель кофе. Увозил меня на выходные без детей. Был просто неутомим в постели, чтобы, когда мы закончим, я оставалась довольна, а потом, отдохнув, вновь дарил мне свой пыл.

Так-то оно так.

Вот только время от времени в моей голове всплывают мысли о Ронане. Не помогает и то, что я встречаю его повсюду, всегда за рулем служебной машины без опознавательных знаков, одетого в черное, на шее болтается значок.

Однажды я увидела его на светофоре, почувствовала, как его взгляд задержался на мне. Я не смогла заставить себя помахать в ответ, улыбнуться или еще как-то дать понять, что узнала его. Впрочем, мне это и не нужно, я закрыла эту главу. Я заперла эту дверь.

Ронан Маккормак – всего лишь этап, безрассудное решение, вышедшее из-под контроля.

И я больше не та девушка.

Я – миссис Эндрю Прайс, сейчас и навсегда.

Скатываясь с кровати в небольшом, но шикарном бутик-отеле в Гринвич-Виллидж, я раздвигаю шторы и смотрю с высоты семнадцати этажей на запруженный толпами тротуар. Люди спешат по своим обычным делам.

И я собираюсь стать одной из них.

Приятно вновь вернуться в нормальное состояние.

– Ты никогда не звонишь заранее? – Харрис закатывает глаза, когда тем утром я вхожу в его кафе. Невозможно понять, шутит он или его на самом деле раздражает, что всякий раз, бывая в Нью-Йорке, я сваливаюсь на него, словно снег на голову.

– Заранее – неинтересно, – отвечаю я.

– Ты же знаешь, Грир не любит сюрпризы.

Я пожимаю плечами.

– Зато я люблю, а Грир любит меня, так что все отлично.

– Ее здесь нет. – Он поворачивается ко мне спиной, готовит капучино для женщины, которая уже нетерпеливо постукивает ногой. Я сажусь возле пустой барной стойки с единственным намерением выудить из него правду, потому что умею это делать.

– Куда она подевалась? – спрашиваю я.

– Дела, – отвечает он, вручая напиток посетительнице и одаривая ее своей самой обаятельной улыбкой, такой, чтобы ей захотелось снова и снова возвращаться сюда.

Я не большая поклонница Харриса, однако невозможно отрицать, что этот пройдоха чертовски привлекателен, но не как модель с рекламного щита на Таймс-сквер, а скорее как этакий красавчик-ботаник, вроде актера Джозефа Гордона-Левитта. Он с легкостью умеет трепаться на любую тему, знает все ходы и выходы в городе, как будто прожил здесь всю жизнь, рисует самые невероятные абстрактные акварели, готовит блюда практически любой кухни, причем вкуснее, чем продают навынос, может починить почти все что угодно и читает по книге в день.

Как он это все успевает, понятия не имею, однако вижу в этом изюминку.

Мне понятно, что в нем видит моя сестра. Он мастер на все руки. И он умный. Он ее страховочная сетка.

У нее никогда не было отца, чтобы позвать его на помощь, когда она тупила с домашним заданием или когда ломался холодильник и вода растекалась по всему полу, а она не могла позволить себе такой роскоши, как вызов ремонтника.

У нее никогда не было отца, который бы похвалил ее ум и красоту, сказал ей, что никогда нельзя довольствоваться достигнутым, но нужно всегда стремиться к вершине.

У нее никогда не было отца… зато у нее был Харрис.

– И когда же вы с Грир снова сойдетесь? – спрашиваю я, кладя подбородок на руки и подмигивая.

– Корабль давно отплыл, – говорит он, отказываясь встречаться с моим любопытным взглядом.

– По тебе этого не скажешь. Ты все еще любишь ее. Я знаю, даже не вздумай отрицать, – говорю я. – И она все еще любит тебя. Она по уши в тебя влюблена. Я это знаю, и ты это знаешь.

Харрис качает головой, вытирая стойку тряпкой в красную полоску.

– Я не верю в такую вещь, как брак.

– Ой! Один из этих.

Он фыркает.

– Брак изжил себя. Люди не обязаны жить с одним человеком всю свою жизнь. Никто никому не принадлежит. Если мы кого-то любим, мы можем быть с ним, если захотим, но нам не нужно дорогое кольцо и листок бумаги, который вы спрячете в шкафу для хранения документов и больше на него никогда не посмотрите.