Роман Канушкин - Телефонист [litres]

– Зачем? – хрипло спросил Дюба.

– Одинаковый, – она показала ему пилу, держала за ручку и середину и пожаловалась: – Неудобно – долго пилить. Тебе будет больно. Надо маленькую.

– У меня и так всего одна нога, – попросил Дюба. – Оставь мне её.

Она затрясла головой и посмотрела на него мягко, с теплом:

– Одинаковый, – объяснила она и радостно вспомнила: – Сейчас, подожди! Разбить, и легче будет…

Отвернулась к ящику с инструментом, уставилась на него в задумчивости, пробубнила:

– Криворотыйкрючконос.

– Кто это? – спросил Дюба. Он всё ещё не знал, что ему делать, хотя былое чутьё, которое не раз спасало ему жизнь, подсказало, с чем он столкнулся. Эта женщина была безумной. Совершенно. Почему в доме тёзки находится женщина, которая так себя ведёт? В Каса-дель-Корво, доме его детства?! Если она какая-то родственница, то почему оставлена без присмотра? Или тёзка не знает, насколько она больна, или…

Она повернулась на звук его голоса и посмотрела на него с удивлением, не очень понимая, что он, собственно, тут делает. Посмотрела на обрубок ноги, двуручную пилу, капризно нахмурилась. Вспомнила, улыбнулась:

– Одинаковый… – добавила она с той же тёплой заботой, от которой у Дюбы поползли холодные мурашки. – Кости разбить, и легче пилить. Сейчас… Так хорошо.

– Не надо, – сказал Дюба и даже не успел удивиться тому, насколько она оказалась быстрой. Молоток взметнулся в воздухе, тоже весь измазанный сажей, она взяла его в ящике с инвентарём. Обрушила чуть ниже Дюбиного колена, но в мозгу у него взорвалась чёрная огненная вспышка боли. Она ударила ещё раз, и ещё. Но Дюбино сознание не собиралось сжалиться над ним и отключиться. Она тяжело задышала. Устала. Обозвала его «криворотымкрючконосом», потом извинилась, что заставила ждать, пообещав сейчас продолжить, и попросила перестать вопить и ныть, как девчонка. И стала примериваться молотком к колену.

Дюба сказал:

– Подожди. У меня в кармане. Посмотри.

Он не знал, как ему удалось это сказать. Его тело разрывали молнии боли. И главное, он не знал, почему он так сказал. Она удивлённо нахмурилась, потом посмотрела на него с игривым любопытством, но послушалась. И запустила руку в его карман. По внутренней стороне брюк, выданных Дюбе тёзкой, нащупала его член и заметила:

– Ничего там нет.

По Дюбиному телу пылал огонь. Он понял, что и обваренное лицо начало покрываться волдырями. Её рука в кармане оставила его член в покое, соскользнула вниз и наткнулась на кулон. Она извлекла эту памятную вещицу и, невзирая на полумрак, тут же узнала её. И тут же просияла. Раскрыла медальон, и губы разошлись в улыбке:

– Какие милые… А я вас искала, – мечтательно сообщила она кулону, развернулась и пошла по лестнице вверх.

Дюба не верил, что такое возможно. Что она уходит. И что снова говорила голосом юной девушки. Она поднялась на уровень выше, заперла за собой дверь и вышла из подвала. Зиндан, который только что покинул его страж.

Она ушла. А Дюба погрузился в свой собственный ад.

…Дюба открыл глаза. Бушующее пламя плыло по его телу. Гортань, внутренняя часть рта и губы высохли, стали выжженной пустыней. Зиндан… Подвал имел два уровня, соединенных лесенкой. Здесь была зола и вымазанная сажей решётка. Но наверху находились окошки, и в них сочился тусклый свет…

Она оставила здесь двуручную пилу. Вон она, совсем рядом. Ещё она оставила здесь молоток, которым раздробила его ногу. Единственную, которая служила ему всё это время. Дюба изогнулся; ему придётся изогнуться ещё сильнее и вывернуть суставы, но по сравнению с разлитым по телу огнём, эта боль будет пустяковой. Можно сказать, ерунда. Вон она, пила, рядом…

Всё же Дюба вскрикнул. Его всегда это удивляло, как разная боль может ощущаться в отдельности. А казалось бы, большая должна заглушить меньшую. Неисповедимы твои пути, Господи. На Дюбиных глазах выступили слёзы.

Верёвка коснулась зубьев пилы. Она связала его туго. Дюба, не заботясь о том. Что может порезаться, начал водить верёвкой по зубьям.

Он высвободился, когда свет на верхнем уровне начал меркнуть. Дело шло к закату. По какой-то причине она забыла про него, не торопилась вернуться, чтобы завершить начатое. Дюба смотрел на молоток и подумал, что если она явится, он запросто сможет размозжить ей череп. Но тогда её исчезновение заметят те, кто знает о ней. Или тот . Дюба не хотел пока об этом думать. И вместо того, чтобы пустить молоток в дело в ближайшее время, он принял другое решение. Горы ветоши, куча перепачканного сажей какого-то хламья… Дюба принял другое решение. И хоть малейшее движение теперь вызывало невыносимую боль, он полностью вымазал себя сажей. Он весь был в золе.

Зиндан… Она явилась утром, когда Дюба полностью изучил место, в котором находился. Она беззаботно напевала, и у неё опять был юный голос. Она спустилась вниз по лесенке. Дюба понял, что второго её визита он не переживёт. И укрыл себя ветошью, выбрав самую грязную, с кусками сажи, устроившись в углу у стены. Лицо его было чёрным, и он закрыл глаза. Дюба умел изображать полное отсутствие, выключать любые флюиды и гремящие мысли. И это не раз спасало ему жизнь. Правда, всё это осталось в другой, его двуногой эпохе, а сейчас он готов был признать, что его план нелеп.

Она сняла наушники, пропев «Хэндз ап, бейби, хэндз ап», и оглянулась по сторонам. Дюба перестал дышать и услышал, как она сказала:

– Ну вот, глупенькая, я же говорила, что здесь никого нет, – эта женщина разговаривала сама с собой. – Идём. Надо уходить. Она любит это место. Я её боюсь! Не хочу, чтобы она вернулась. Очень боюсь.

И ушла.

Дюба открыл глаза.

(Хэндз ап, бейби, хэндз ап)

Кто мог вернуться?! Она — это кто?! Дюба провёл иссохшим языком по внутренней стороне зубов. Пить хотелось очень. Ему нужен был хотя бы глоток воды. «Не хочу, чтобы она вернулась. Я её боюсь». Почему-то Дюба подумал, что знает, о ком речь. Он моргнул. Сторонний наблюдатель увидел бы в темноте лишь белки его глаз. Да и то смутно. Дюбин план сработал.

– Зачем ты меня сюда привёл? – прошептал он, обращаясь к своему розовому слону. – Это очень плохое место.

Через несколько часов (наверное, на самом деле, он не знал, сколько прошло времени) его вывели из забытья голоса. Сначала он решил, что это голоса его бреда, огня, что ещё нещадно бушевал в теле. Он прислушался. Голосов было несколько. Кто-то разговаривал с ней или между собой, спокойно, дружелюбно. Кто? Врачи? Тёзка?! Её приехали навестить? И Дюба услышал – видимо, врачи её расспрашивали о самочувствии и делали инъекции.

Он закричал. Они должны знать, что он здесь, они должны помочь! Люди наверху продолжали разговаривать. Дюба прислушался и закричал снова. В тоне голосов ничего не изменилось, и беседа не прервалась. Его не слышали, хотя он отчётливо мог различить каждый звук. Дюба закричал из последних сил – спокойный разговор наверху продолжился.