Клэр Макфолл - Последний свидетель

И тянуться.

И тянуться.

Наконец он вздыхает, наклоняется вперед. Одна его рука устремляется ко мне, будто он собирается дотронуться, но передумывает и прижимает ладонь к полированному дереву. Хорошо. Если он хоть пальцем меня тронет, я сделаю все возможное, чтобы оторвать его, прежде чем мой охранник успеет среагировать.

– Ты убила их, Хезер. Своих друзей. Где-то в глубине души ты знаешь правду. Признание и принятие этого является частью процесса исцеления.

Он тяжело вздыхает. Я подавляю желание плюнуть в него.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что сделала. Хочу, чтобы ты сказала мне, что убила троих своих друзей, а собиралась четверых. Что ты сделала это нарочно. И что ты пыталась спрятать тела. Признай это, Хезер, и мы сможем двигаться дальше.

Нет.

В первый раз я услышала эту версию событий в больнице. Нормальной. Я была привязана к кровати – чтобы держать меня в покое и не допустить обострения травм, как мне казалось, – и трубки торчали из моего носа и руки. Моя правая рука была покрыта бинтами до самого локтя, и я так устала, что воспринимала все точно во сне. Я заметила, что рядом с моей комнатой стоит полицейский. Заметила, но не удивилась, почему он там. Не тогда.

Прошло несколько дней, прежде чем я смогла оставаться в сознании так долго, чтобы с кем-то говорить. Затем ко мне пришел человек в костюме. Он спросил меня, что случилось, и я ему сказала. Он ушел, и пришел другой человек. Тогда я не знала его лица, хотя с тех пор виделась с ним как минимум раз в неделю. Доктор Петерсен спросил меня, что случилось, и я тоже ему сказала. Он не нахмурился, как тот, другой, а улыбнулся. Так и улыбался до самого конца. Помню, еще подумала: какая странная реакция.

Затем он рассказал мне свою историю, где отвел мне главную роль.

По версии Петерсена, я заманила Мартина подальше от лагеря, к дольмену, чтобы скрыться от лишних глаз. Затем поила его алкоголем, пока бедняга не потерял сознание, а когда он отключился, обхватила руками его горло и сжала. Крепко.

И сунула тело в дольмен.

Вернувшись на пляж, я объяснила исчезновение Мартина, спрятала его вещи. И поздравила себя с успешно выполненной работой. Но Даррен и Эмма видели, как я уходила с Мартином, и стали что-то подозревать. Поэтому мне пришлось заставить их замолчать.

Одно убийство превратилось в три.

После этого я запаниковала. Облила палатку бензином и подожгла ее. А еще пролила немного на свою руку, и та загорелась вместе с палаткой. Это была единственная часть, с которой я согласилась; я чувствовала жгучую боль, хоть и не видела повреждения под нетронутыми белыми повязками. Дуги, который был болен и лежал без сознания в другой палатке, в то время как я, очевидно, покончила с тремя его друзьями, попытался остановить меня, и я ударила его камнем. Ударила так сильно, что проломила ему череп, и Дуги впал в кому. Затем я потеряла сознание от боли в руке, прежде чем смогла закончить работу.

История. История, которую рассказали моим родителям, которую повторили в суде.

История, которая стала правдой. Для всех, кроме меня.

– Зачем мне это делать? – спрашиваю я, случайно озвучивая свои мысли. – Зачем мне убивать моих друзей?

Доктор Петерсен вздрагивает. Я никогда прежде не поддерживала эту историю. Он набрасывает короткую записку, чтобы скрыть свою радость, затем рассматривает меня.

– Ты знаешь зачем, Хезер. Из любопытства. – Я с ужасом смотрю на него. – Смерть. Ты ею одержима. Ты хотела лично увидеть, как из человека уходит жизнь. Хотела поиграть в Бога.

Я не знаю, что сказать, как ответить. Доктор Петерсен потряс меня до глубины души.

Я ничего не говорю.

Тик-так. Тик-так.

Этот разговор окончен. Я смотрю на часы, пока у Петерсена не остается иного выбора, кроме как признать, куда я пялюсь. Он кривится. Время вышло.

– Мы продолжим в следующий раз, Хезер. Но я хочу, чтобы ты подумала над тем, что я сказал. Ты знаешь правду. Она здесь, прямо перед тобой. Возьми ее. Помоги себе.

Я помогаю себе: встаю со стула. Затем поворачиваюсь спиной к Петерсену и его рассказам. Мой охранник открывает мне дверь, и меня охватывает внезапное желание бежать. Толку никакого, я это знаю, но просто не могу оставаться в этой комнате еще хоть секунду.

За это время я стала экспертом по подавлению глупых побуждений. Я спокойно иду через дверь мимо Хелен, которая все еще печатает на клавиатуре. Она не поднимает головы, не смотрит на меня, когда я прохожу.

В моих висках пульсирует боль. Напряжение тисками сжимало мою голову последние два часа. Это всегда так. Я знаю, что боль промучает меня всю ночь, даже дольше, если я стану прокручивать сеанс в голове, придумывать едкие ответы воображаемому доктору Петерсену. Обычно я стараюсь забыть о нем как можно быстрее, но знаю, что сегодня так не получится.

Он упомянул Дуги. Это меня задело. Предположение, что я хотела уничтожить того единственного человека, который пережил этот кошмар вместе со мной… В миллионный раз я жалею, что не могу его посетить. Я просила, но, конечно, они никогда мне не позволят. Лишь знаю, что Дуги лежит где-то в больнице, машины следят за его дыханием, сердцебиением. Он по-прежнему жив. Никто не сказал мне об этом, но я знаю. В противном случае они бы отключили его, позволили бы ему исчезнуть. Тогда на моем счету было бы четыре жизни.

Медленно идя по коридору, скрипя кедами на полированном «мраморном» линолеуме, я оглядываюсь, проверяю, чтобы никто не смотрел. Затем закрываю глаза – только на кратчайшие секунды – и произношу молитву.

Мне нужно, чтобы Дуги проснулся.

Мне нужно, чтобы он проснулся и сказал доктору Петерсену, моей маме и всем остальным, что я не убийца.

Мне нужно, чтобы он проснулся и вытащил меня отсюда.

Тогда

Я покинула больницу в инвалидной коляске. Не то чтобы я не могла ходить, скорее, никто не хотел, чтобы я шла. Потому что иначе я могла бы сбежать. На самом деле у меня не хватило бы сил, но, казалось, никто не хотел рисковать.

Я была сбита с толку. Смущена и напугана. Я рассказала им, что случилось. Рассказывала свою историю так много раз, что сбилась со счету. Но этого оказалось недостаточно; никого она не радовала. А еще я осталась одна. Мои родители несколько раз приходили ко мне в мою личную палату, но чем больше я видела улыбающегося человека, которого теперь знала как доктора Петерсена, тем меньше видела их.

Меня погрузили в кузов автомобиля, что казался чем-то средним между каретой «Скорой помощи» и тюремным фургоном. Там была кровать, похожая на тележку, над ней висело множество оборудования, но человек, толкающий мое кресло – мрачный человек в безупречной белой униформе, – поднял меня по трапу и направил в специально оборудованное место у другой стены. Я услышала серию щелчков, когда он зафиксировал коляску. Прямо напротив меня, вдоль перил кровати тянулся ряд петель. На одной из них висели металлические наручники. Вот тогда первый кусок льда упал в мой живот. Когда справа от меня захлопнулись двери и взревел двигатель, упала еще пара. Что происходит?