Клэр Макфолл - Последний свидетель

Мое первое слушание было чем-то вроде фарса. Я даже на нем не присутствовала. Я лежала в больнице. А вот мои родители туда пошли. Они сели вместе с судьей, несколькими адвокатами и старым добрым доктором Петерсеном и в разговоре, который вряд ли длился более десяти минут, решили, что я сошла с ума. Слетела с катушек. Рехнулась. Не в том состоянии, чтобы предстать перед судом. Вот так доктор Петерсен сумел запереть меня без лишних вопросов. Возможно, там был еще один врач, чтобы высказать второе мнение – я видела предостаточно людей в белых халатах, пока лежала в своей изолированной палате, пытаясь понять окружающий меня мир, но если и так, то он, должно быть, согласился с Петерсеном. Мои родители даже не стали за меня бороться. Может быть, подумали, что клиника лучше, чем тюрьма. Не так позорно. Лучше чокнутая дочь, чем дочь-преступница.

Второе слушание. О нем доктор Петерсен даже не заикался во время наших сеансов. Судя по тому, как он дергается в кресле, мокрый от пота, для него это тоже шок. Мне нравится, что Петерсен взволнован, но я слишком ошеломлена, чтобы этим воспользоваться.

– Почему? – спрашиваю я. Что изменилось?

Петерсен кашляет, поправляет галстук, сжимает губы.

– Судья хочет пересмотреть твое дело.

Это я поняла, но…

– Почему?

Он сопит, глубоко вздыхает, затем смотрит мне прямо в глаза.

– Появился новый свидетель, и судья думает, что он способен описать события на Черном дольмене с иной перспективы.

Дуги. Кто же еще.

Я пытаюсь остановить мысль, прежде чем она успеет перерасти в надежду. Новый свидетель – это может быть и местный житель, который знает о дольмене; собачник, которого никто из нас не видел. Еще один доктор, желающий поковыряться у меня в голове.

Нет. Я знаю, это Дуги. Он проснулся. Наконец-то проснулся.

– Я хочу его увидеть.

Доктор Петерсен сразу же качает головой.

– Нет.

– Я хочу его увидеть.

Никто из нас даже не назвал имя нового свидетеля. Нам не нужно. Доктор Петерсен отказывается встретиться со мной взглядом, и это главное подтверждение. Неудивительно, что он на грани. Если Дуги даст показания, меня нельзя будет назвать сумасшедшей. Если Дуги даст показания, меня нельзя будет назвать убийцей.

Если? Нет, не если… он даст.

– Я хочу его увидеть.

Я буду твердить это, пока доктор Петерсен не поймет: вопрос не подлежит обсуждению.

К сожалению, я не в состоянии вести переговоры. Петерсен просто отмахивается от моего требования.

– Твое слушание назначено на четверг, седьмое июля. Я буду сопровождать тебя, и твои родители также будут присутствовать…

– Я не хочу, чтобы они приходили, – автоматически говорю я.

Доктор Петерсен пожимает плечами.

– Тебе еще нет восемнадцати, Хезер. Твои родители должны присутствовать.

Я кривлюсь, но мне все равно. Голова идет кругом. В четверг, седьмого… Пытаюсь угадать сегодняшнюю дату. Сегодня понедельник, насколько я знаю. Марафон на прошлой неделе, потом эта кошмарная сессия, что попала на годовщину – я содрогаюсь от одного воспоминания, – получается…

– Какой сегодня день? – спрашиваю я. Просто чтобы быть уверенной. Просто чтобы быть абсолютно уверенной.

– Понедельник, – отвечает доктор Петерсен.

Я сдерживаю желание раздраженно щелкнуть языком – он знал, что я имела в виду.

– Какое сегодня число? – перефразирую я, пытаясь не язвить. Сегодня надо быть с ним подобрее. Не хочу проблем на слушании только потому, что его выведу из себя. Хотя, пожалуй, я на год опоздала со своей вежливостью.

Доктор Петерсен вздыхает:

– Четвертое.

– Июля?

– Да.

Я обрабатываю информацию. Мое слушание через три дня. Через три дня я могу оказаться на свободе.

Через три дня я могу отправиться в тюрьму, и дата суда будет висеть надо мной, как топор палача.

Через три дня я могу вернуться сюда.

Три дня – это одновременно и целая жизнь, и один миг. Я провожу их в полном одиночестве. В любом случае санитары не особо общаются с заключенными – «пациентами», но я отказываюсь покидать свою комнату для упражнений или еженедельных развлечений, таких как седьмой показ паршивого фильма. Перед тем как уйти из кабинета Петерсена, я повторила свою просьбу о встрече с Дуги, но доктор проигнорировал меня, как будто я вовсе не открывала рта.

Это было последнее, что я сказала, и к утру четверга у меня сжалось горло, а от отсутствия практики захрипел голос. Я завтракаю в тишине, молча иду к душу, молча жду в маленьком офисе Хелен. Как и было обещано, доктор Петерсен сопровождает меня, и он появляется точно по расписанию, в полосатом костюме, спрятанном под дорогим темно-серым шерстяным пальто. Доктор держит огромную папку – сжатую версию моего файла. Все самые сочные моменты.

Если меня сегодня отпустят, я ее когда-либо прочитаю? Почему-то мне кажется, что нет.

Я ожидаю, что поеду в машине «Скорой помощи», в которой сюда и прибыла, но вместо этого мы осторожно выходим через парадную дверь. Я впервые вижу официальный вход в лечебницу и невольно осматриваюсь, прежде чем залезть на заднее сиденье гладкого седана. Больница выглядит… дорого. Как загородная усадьба. Ни единого намека на безумие внутри. Придерживаясь своего обета молчания, я никак не комментирую происходящее. Просто надеюсь, что никогда больше не увижу это место.

Для июля сегодня не слишком-то тепло. Туманный дождь моросит со свинцового неба. Я твержу себе, что это не зловещий знак, но тревога корчится в моем животе, точно змея. Машина трогается с места с мягким урчанием. Рядом со мной доктор Петерсен просматривает свои записи. Я испытываю соблазн заглянуть ему через плечо, но адреналин начинает гореть в моих венах, и все дрожит перед глазами. Кроме того, я не хочу создать впечатление, будто мне интересно все, что написал доктор Петерсен, его так называемое «профессиональное» мнение. Вместо этого я смотрю в окно и жду появления чего-нибудь знакомого.

Ждать мне приходится долго. Мы едем мимо каких-то деловых зданий, а затем почти незаметно въезжаем в жилые кварталы. Впрочем, шикарные. Это район высшего сословия. Интересно, что жители думают о соседстве с сумасшедшим домом. Интересно, просыпаются ли они среди ночи, боясь, что какой-нибудь псих ползет по их безукоризненно подстриженным газонам? Пожалуй, нет.

Я не понимаю, где мы, пока машина не выезжает на автомагистраль. На север идет только один маршрут, а названия на знаках узнаваемы. Я удивленно поднимаю брови. Это дальше от дома, чем я думала. На самом деле ближе к Черному дольмену, чем к Глазго. Я вытягиваю шею, будто могу отсюда увидеть море. Не могу – до него еще мили и мили. Впрочем, я его чувствую. Тревогу, страх, неуверенность. Я бросаю попытки что-то высмотреть.