Леона Дикин - Игра [litres]

– А рельсы? – спросила Блум по телефону.

– Здание вокзала или рельсы? – уточнил он, уже срываясь с места.

Парковка на Соверен-сквер – самая большая, вероятно, самая высокая, и название места означает нечто возвышающееся над толпой, вдобавок с нее видна железнодорожная ветка. Этого достаточно. Чутье подсказывало ему, что это именно она.

– И то и другое, – крикнула вслед ему администратор, пока он вылетал за дверь.

– Я за Соверен-сквер, Огаста. Тамошняя парковка самая большая и, скорее всего, самая высокая. Но зачем им все это? Если это твоя Серафина, зачем она охотится на людей, которые мне дороги?

Блум вздохнула.

– Думаю, потому что ты человек, который особенно дорог мне.

– Что?.. – изумился он, уже видя впереди, на углу, вывеску «Кью-парк». И припустил бегом.

– Ты не только мой деловой партнер, но и мой ближайший друг. Моя мать в доме престарелых, мой отец умер, других родственников у меня нет. Если кому-то понадобилось навредить моим самым близким людям… значит, речь идет о тебе.

– Прекрасно. Я связался с неудачницей, у которой нет друзей, и теперь должен пострадать за это.

Блум не ответила.

– Знаешь, вот что я тебе скажу: на кого бы они ни нацелились, на тебя или на меня, без боя мы не сдадимся. Я перезвоню. – Он добежал до входа на парковку, предназначенного для пешеходов. И узнал, что нужен билет. Черт. Он бросился к входу для машин. Одна машина ждала возможности въехать, две стояли в очереди на выезд. Едва машина въехала, он бросился к билетному автомату и нажал кнопку. Билет выползал мучительно медленно, еле-еле. Наконец Джеймсон схватил его, бросился к входу для пешеходов, вставил билет и помчался наверх, прыгая через две ступеньки.

На открытом верхнем этаже парковки с десяток машин стояли прямо перед выездом, еще дюжина – в центральных карманах и пара поодаль. За ними был виден город и крыша вокзала. А на самом краю крыши – две фигуры спиной к Джеймсону, в той же позе, в которой он удерживал Лану на краю моста через железную дорогу.

Броситься к ним со всех ног? Или подкрасться тихонько? Эти двое не оборачивались. Пока Джеймсон сравнивал варианты, телефон подал сигнал, что восемь минут истекли. Он сразу же нажал кнопку отключения, но было уже поздно. Мужчина, удерживающий Сару, обернулся и встретился взглядом с Джеймсоном.

Стюарт Роуз-Батлер.

Роуз-Батлер улыбался.

Джеймсон ринулся к ним. У него остался только один выход.

Роуз-Батлер схватился за опору, на которой держался узкий навес по периметру стоянки, и вскочил на ограждение крыши. И втянул за собой Сару. Она все еще стояла спиной к Джеймсону. Он думал, что она будет плакать или умолять пощадить ее, но она не издавала ни звука. Джеймсон восхитился ее отвагой.

– Роуз-Батлер! – позвал он. – Ты, психопат гребаный! Я успел вовремя. Отпусти ее. – Он был еще слишком далеко. Даже если он схватит Сару, то на такой скорости больше вероятность, что просто столкнет ее с крыши. Все преимущества на стороне Роуз-Батлера.

– Задание в том и заключалось, чтобы успеть сюда вовремя, мистер Джеймсон. Но не для того, чтобы остановить меня, а чтобы увидеть. – Роуз-Батлер уставился на него в упор. Этот мерзавец явно наслаждался.

– Теперь у тебя есть сын! – крикнул Джеймсон. Он все еще находился на расстоянии пяти рядов машин от противника. – Если ты навредишь ей, я причиню вред ему. Запомни.

Вспышка гнева промелькнула на лице Роуз-Батлера, но исчезла так же быстро, как и появилась. Он по-прежнему обхватывал одной рукой Сару. Подмигнув Джеймсону, он развернул Сару лицом к нему.

– Сара! – крикнул Джеймсон.

Ее глаза широко раскрылись.

– Маркус?.. – прошептала она.

В эту минуту они повалились спиной вперед – оба, и Роуз-Батлер, и Сара, – соскользнули с края ограждения, за который она попыталась ухватиться, болтая ногами.

Он опоздал.

Психопаты никогда не совершают самоубийства.

Много лет назад, когда Блум прочитала на лестнице записку Серафины, в голове у нее крутилась именно эта мысль. Такова простая истина. Она подтверждена всеми исследованиями. Психопаты не способны испытывать тревожность или депрессию, угрызения совести или стыд. И у них раздутое чувство самоуважения. Они неуязвимы для главных причин суицида.

Только расчет – например, стремление избежать тюрьмы – может побудить психопата покончить с собой.

Потому она и решила, что жестоко ошиблась. Что у Серафины все-таки не было психопатии. Скорее слабовыраженный синдром Аспергера. Этим могло объясняться отсутствие эмоциональной чувствительности.

За прошедшие пятнадцать лет чувство вины Блум только усилилось. Она думала, что усмотрела психопатические признаки в поведении Серафины потому, что именно их ей хотелось выявить. И за это ее подопечная дорого поплатилась.

А оказалось, что все совсем не так. Она с самого начала была права. И психопатия у Серафины Уокер действительно имелась.

Блум обвела взглядом содержимое папки, разложенное по столу на кухне в доме ее матери: записи о сеансах терапии, дневник Серафины, отчет патологоанатома, несколько газетных вырезок о пресловутом ударе карандашом и самоубийстве Серафины.

Блум охватило странное чувство облегчения.

Если Серафина и вправду кукловод в этой игре, а игра для того и придумана, чтобы собрать единомышленников, вреда Саре они не причинят. Задания в игре – способ проверить ее участников, именно это сейчас и происходит. Блум бросили нравственный вызов, руководствуясь ее опытом и знаниями, а Джеймсону – тактический, опять-таки связанный с его особыми способностями и опытом.

Блум снова внимательно перечитала газетные вырезки, в которых шла речь о самоубийстве. С фотографии красивыми голубыми глазами на нее смотрела Серафина. В статье приводились слова ее родителей о том, что она никогда не доставляла им никаких забот, была идеальной дочерью. Добрые слова Серафины в адрес родных всегда казались неискренними, и ее родителям Блум тоже не поверила. Тем более что их заявления не подкреплялись никакими примерами или свидетельствами. Возможно, в семье происходило нечто, побудившее Серафину спасаться бегством. Блум знала, что мать Серафины, Пенни, чрезмерно опекала дочь и потакала ей во всем. Мать самой Блум называла мужа Пенни, Кевина, тираном, а настолько резкие характеристики она давала людям редко. Любому ребенку пришлось бы нелегко, если бы один родитель душил его чрезмерной эмоциональностью, а другой тиранил. Но от иррациональности такого уровня у психопата быстро лопнуло бы терпение. Внутренней жизни Серафины недоставало бы глубины. Она была бы поверхностной. Серафина не могла бы понять родителей, поскольку в их поведении начисто отсутствовал расчет.