Леви Тидхар - Усама [litres]

Она лежала, свернувшись калачиком, у стены. Джо почти не заметил ее. И лишь звук, что она издавала, звук, похожий на слабенькое мяуканье, остановил его. Он присел возле нее. Было в ней что-то странное. Коричневая кожа, похоже, поблекла, а когда он мягко приподнял ее голову и заглянул в глаза, то показалось, будто он стену сквозь них видит, будто глаза утратили все существо свое и уподобились окнам пустого дома. В руке девчушка зажала бутылку, только та была пуста. Когда Джо дотронулся до нее, девчушка моргнула.

– А-а, это ты, – произнесла она.

– Это я, – сказал он. И: – С тобой все в порядке?

Девчушка попыталась рассмеяться. Звук, изданный ею, походил на бульканье воды. Ему показалось (позже, когда он силился вспомнить это), будто все исходившие от нее звуки были звуками улицы, будто говорила она шумом уличного движения, отбирая слова из вокзальной трансляции, а еще звуком ветра. Их никто не беспокоил. Люди шли мимо не глядя. Ему едва не представлялось, когда он держал ее, что вокруг нет никого и ничего, а в руках он держит просто кучу старой дешевой одежды, брошенной рядом с вокзалом.

– Не могу больше, – выговорила девушка. – Я в автобусе ехала. Автобусе, полном народа. Я была в автобусе и… – глаза ее закрылись. На мгновение ее будто бы и не было там. – Я ехала в автобусе…

– Погоди! – Он не понял, что заставило его крикнуть.

– Никакой больше выпивки. Никакого больше секса… Не чувствую ничего, когда занимаюсь этим. Вроде как и нет меня тут на самом деле. Нету тут – по-настоящему. Я в автобусе ехала… – Она подняла на него взгляд, но в глазах ее не было ничего. – Можешь домой меня отвести?

Джо не ответил, девушка вздохнула, и звук этот походил на шуршанье листьев, взметенных ветром на тротуаре.

– Может, есть и еще что-то где-то… – сказала, а потом произнесла одно странное слово: – Нангилима [17] Возможно, навеяно названием сказочной страны в повести Астрид Линдгрен «Братья Львиное сердце» – Нангияла. .

И потом куда-то пропала. Впоследствии никак не мог сообразить, что произошло. Только то и помнил, что ее там больше не стало. Он встал с корточек и огляделся, но разглядеть ее не смог и среди шагавших мимо людей никакого шевеленья не заметил. Словно пьяный, побрел он оттуда, зашел в большой зал вокзала, время внутри него по-прежнему как-то тикало, и в кассе произнес: «Londres» [18] Лондон ( франц .). , – заплатил за билет и меньше чем через час уже сидел в поезде.

Поезд чух-чух-чухал с Северного вокзала, минуя индустриальные пейзажи как бы набрызганных серой краской полей, на которых ничего не росло. Уличные фонари отбрасывали призрачное сияние на голые стены этой нефешенебельной части города. Город постепенно оставался позади, и Джо думал, что же такое он упустил там. Там остались, думалось, ключи, разбросанные по тротуарам, скинутые в уставленных пепельницами барах. Огни неоновых вывесок кричали: «Ты идешь по неверному следу».

Но что это был за след? Вот факты: его имя Джо; он ведет частное расследование; его наняли, чтобы найти человека, и вручили более чем достаточные для этого средства. Все остальное…

Таковы были факты. Факты играли важную роль. Они отделяли выдумку от действительности, мишурный мир Майка Лонгшотта от реальных пространств мира Джо. Все остальное…

Он сидел в вагоне-ресторане и курил, глядя на огни Парижа, разметанным облачком мотыльков исчезавшими вдали. Джо всегда любил поезда. В том, как продвигались они по живописной местности, было некое ощущение безвременья, был уют в упорядоченности звуков и движения, в их ритме, в их постоянстве. Раздался посвист поездного сигнала, и Джо улыбнулся. Вагон-ресторан был наполовину пуст, и, несмотря на давящую тяжесть дыма, он чуял запах заваренного чая и половой мастики, а когда поезд стал набирать ход, задребезжали окна (совсем немного), а колеса закрутились с баюкающей непрерывностью, стекла запотели, и вагон казался коконом, покидать который у Джо не было никакого желания.

И все ж у какой-то малой частички в нем такое желание имелось. Той частички, какая, пока он смотрел в окно и предоставлял всем огням в темном мире снаружи сбегаться вместе, а поезду мчаться мимо них, задавала вопросы . Эта частичка лишала его покоя и раздражала. Из-за этой частички можно было предполагать, что он утратил почву под ногами. Что он ухватился не за ту ниточку, утратил связь, однако вместо того, чтобы самому признать это, продолжал ехать в поезде куда-то еще.

Нет. Были же факты. Все остальное: парк Монсо с его поддельным пейзажем, люди в черном, то, как Пападопулус спросил его: «Вы один из них? Беженец?» – ничего из этого, по-видимому, не имело значения за пределами привязки к непосредственному случаю. Это было важно, и он так или иначе ощущал потребность вновь повторить себе: не путай действительность с выдумкой.

Вроде разобравшись с этим, он попросил чаю, отчего явилось подозрение, что не так уж и здорово он себя чувствует, поскольку чай пьет только тогда, когда болен, и он закурил сигарету прежде, чем осознал, что предыдущая еще дымится в пепельнице. Он смотрел, как через дверь тамбура в вагон входил белый округлый мужчина с носом-картошкой, в мягкой шляпе и с грязно-синим рюкзаком за спиной, а следом за ним шла невероятно красивая молодая (по крайней мере, лет на пятнадцать моложе) китаянка с висящим на шее фотоаппаратом с длиннофокусным объективом, длинные волосы которой были свободно распущены. Пара нашла свободный столик и уселась за него, негромко переговариваясь, пальцы мужчины и девушки касались друг друга над столом, он изредка убирал руку, жестикулируя, она улыбалась ему с явным обожанием. Было в них обоих нечто очень настоящее и прочное, и Джо подумал: что такого нашла она в этом малом. Парочка же ушла под оболочку своего собственного мира, они воссоздали его для себя самих и полностью принадлежали ему, странному, поразительному и так не вяжущемуся с их отношениями, понять истинную природу и происхождение которых Джо так и не удалось, их совместная история так и осталась делом интимным между ними двумя, их жизнь, что была раздельной, ныне являлась совместной, а позже, может, разойдется и воссоединится, сохранится или развалится. За другим столиком сидел мужчина славянской внешности, его густые темные усы серебрила седина, волосатые загорелые кисти обнимали кофейную кружку. Три молодые женщины с бледной кожей сидели вместе, быстро переговариваясь по-французски, у их ног стояли сумки с покупками. Джо ощущал какую-то странную отстраненность от этих людей, дистанцию, какой не мог – и не хотел – давать название. Им принадлежал вагон (пространство внутри него), пространство вокруг них самих – каким образом, он и сам понять не мог, лишь понимал (опять-таки той малой, бунтарской частичкой в себе, какую силился подавить), что ему не суждено, не дано разделить это пространство с ними.