Райли Сейгер - Запри все двери [litres]

Сначала доктор Вагнер, который проверяет мое самочувствие и дает мне таблетки, а также смузи на завтрак. Я послушно кладу таблетки в рот. Смузи оставляю на месте.

Потом приходят Жаннетт и Бернард и болтают друг с другом, меняя мне повязки, катетер, пакет из капельницы. Из их разговоров выясняется, что про это место мало кто знает. Только они, Ник, доктор Вагнер и ночная медсестра, у которой большие проблемы после того, как мне удалось встать и выйти из палаты незамеченной.

Здесь три палаты, и на данный момент все они заняты – редкое событие, как говорит Жаннетт. В одной из них лежу я. В другой – Грета. В третьей – мистер Леонард, которому всего несколько дней назад пересадили новое сердце.

Ни Жаннетт, ни Бернард не упоминают имя Дилана, но я и так понимаю, откуда взялось новое сердце. От одной только мысли о том, что оно теперь зашито в груди ветхого и дряхлого мистера Леонарда, мне приходится закусить кулак, чтобы не заорать.

Когда я наконец засыпаю, в глазах у меня стоят слезы.

Они никуда не деваются, когда меня, не знаю через сколько, будит Грета Манвилл. Дверь открывается, и вот она здесь – больше не в кресле-каталке, а на ходунках. Она выглядит заметно лучше. Не столь бледной, как в прошлый раз, и более энергичной.

– Я хотела тебя проведать, – говорит она.

Хотя я едва в сознании из-за таблеток, злость позволяет мне выдавить несколько слов.

– Пошла к черту.

– Я не горжусь тем, что сделала, – говорит Грета. – Тем, что делала вся моя семья, начиная с бабушки. Ты умна и наверняка обо всем догадалась. За бабушкой последовали мои родители. Наследственная болезнь почек. Обоим моим родителями потребовалась пересадка. Когда пришла моя очередь, я вернулась в Бартоломью, зная его предназначение. Его грехи. Ты сурово меня судишь, я знаю. Я это заслужила. И заслужила также твою ненависть и жажду моей кончины.

Туман рассеивается. Ненависть и злость подарили мне минутную ясность мыслей.

– Я хочу, чтобы ты прожила очень долгую жизнь, – говорю я. – Многие, многие годы. И чтобы каждый день своей жизни ты думала о том, что совершила. А когда тело вновь начнет тебя подводить – а оно начнет, не сомневайся, – я хочу, чтобы украденная частичка меня продлила твои страдания. Потому что ты не заслуживаешь смерти.

Выбившись из сил, я опускаюсь на матрас, словно в зыбучий песок. Грета по-прежнему стоит рядом.

– Уходи, – шепчу я.

– Одну минуту. Я зашла не просто так, – говорит она. – Завтра меня выписывают. Я вернусь в свою квартиру. Доктор Ник говорит, это поспособствует выздоровлению. Я зашла, чтобы сказать тебе об этом.

– Зачем?

Грета семенит к выходу. У самой двери она смотрит на меня в последний раз и говорит:

– Думаю, ты знаешь зачем.

И я действительно знаю, хотя и не сразу это осознаю. Если ее выписывают, значит, палату сможет занять кто-то другой.

Может, Марианна Дункан.

Может, дочь Чарли.

А значит, завтра меня здесь уже не будет.

Я засыпаю.

Я просыпаюсь.

Бернард, в яркой униформе и уже с недобрыми глазами, приносит мне ланч и таблетки. Я не в состоянии есть самостоятельно, поэтому он усаживает меня, как куклу, кладет под спину подушки и кормит с ложечки супом, рисовой кашей и чем-то, похожим на пюре из шпината.

От таблеток я становлюсь вдруг удивительно болтливой.

– А ты откуда? – спрашиваю я заплетающимся языком, словно пьяная.

– Не твое дело.

– Знаю, что не мое. Но интересно же.

– Ничего я тебе не скажу, – отвечает он.

– Скажи хотя бы, ради кого ты все это делаешь.

– Замолчи.

Бернард сует мне в рот ложку с кашей, надеясь меня угомонить. Я глотаю кашу и вновь подаю голос.

– Ты делаешь это ради кого-то, – говорю я. – Вот почему ты здесь, а не в нормальной больнице, верно? Они пообещали, что помогут кому-то из твоих близких? Как с Чарли?

Еще ложка каши. Но я не проглатываю ее, а продолжаю говорить, пока она стекает у меня по подбородку.

– Ты можешь мне рассказать. Я не стану судить. Когда моя мама умирала, я бы сделала все что угодно, чтобы ее спасти. Все что угодно.

Бернард колеблется, а потом шепчет:

– Это мой папа.

– Какой орган ему нужен?

– Печень.

– Сколько осталось жить?

– Мало.

– Очень жаль. – Слова слипаются в одно. Как комки каши. Очжаль . – Твой папа знает, чем ты занимаешь?

Бернард хмурится.

– Конечно, нет.

– Почему?

– Хватит вопросов.

– Я понимаю, ты не хочешь зря его обнадеживать. Потому что однажды ты можешь оказаться здесь. Кому-то богатому, знаменитому и важному понадобится почка. Или печенка. Или сердце. Если под рукой не окажется никого вроде меня, они разрежут тебя.

Я вяло поднимаю руку и указываю на Бернарда. Спустя мгновение моя рука вновь падает на одеяло, потому что я не могу долго удерживать ее на весу.

Бернард кидает ложку на поднос и отодвигает его.

– Довольно.

– Не сердись, – говорю я невнятно. – Я же просто предупреждаю. Твой с ними договор. Он долго не продержится.

Бернард дрожащими руками сует мне бумажный стаканчик.

– Заткнись и глотай таблетки.

Я кладу их в рот.

Спустя какое-то время меня будит Жаннетт, которая отпирает дверь и приносит еще еды и таблеток.

Я смотрю на нее сонными глазами.

– А куда подевался Бернард?

– Ушел домой.

– Из-за того, что я сказала?

– Да. – Жаннетт ставит передо мной поднос. – Ты слишком много болтаешь.

На ужин мне дают то же самое, что и на ланч. Суп. Шпинат. Кашу. От таблеток мне ничего не хочется. Жаннетт едва удается скормить мне немного супа. Открывать рот для шпината я и вовсе отказываюсь.

А вот каша мне по душе. Когда Жаннетт зачерпывает ей ложкой, я охотно открываю рот. Но, стоит ей поднести ложку, как я вдруг передумываю. Сжав губы, я капризно отворачиваюсь.

Ложка врезается мне в щеку, разбрызгивая кашу по плечу и шее.

– Ну что за напасть, – бормочет Жаннетт, хватая салфетку. – Прости меня, господи, но я не огорчусь, когда тебя не станет.

Я лежу неподвижно, пока она наклоняется надо мной и вытирает салфеткой. Сон снова грозит утянуть меня в свои объятия. Я почти задремала, когда Жаннетт толкает меня в плечо.

– Выпей таблетки, – говорит она.

Я открываю рот, и Жаннетт кидает в него таблетки по одной. Потом я засыпаю, сжав кулаки, погружаясь в наркотический туман, пока в моем сознании не воцарятся покой и умиротворение.

Когда я слышу щелчок замка, то жду. Не дыша. Считая секунды. По прошествии минуты я просовываю пальцы глубоко в рот и извлекаю таблетки. Они размякли и деформировались от слюны.

Я сажусь, вздрагивая от боли, и поднимаю подушку. Под наволочкой есть дырка, которую я проковыряла вчера, после разговора с Ником. Я засовываю таблетки внутрь, к остальным. Восемь маленьких белых таблеток, которые мне дали за день.