Сергей Протасов - Обязательно должна быть надежда. Следователь Токарев. История вторая

Но следователь не возвращался. Через полчаса принесли обед и лекарства. Измученный Свекольников покушал и уснул, решив, что разберется с впечатлениями вечером.

Вечером пришла Анна Вениаминовна и принесла старенький сотовый телефон с громоздким зарядным устройством.

— Спрячь это подальше. Он завтра обещал быть, — с ревностью сообщила она, рассматривая слегка оглушенного сына. — Обрадовался, что ты его ждешь. А Маше твоей в понедельник позвоню. Хорошо?

— Спасибо.

— Милиционера у дверей нет.

— Следователь снял охрану.

— Почему?

— Больше мне никто не угрожает. Кого-то там они задержали, кого-то ловят. Я не вникал. Расскажи лучше, как у тебя дела?

Разговор не клеился. Просидев час, мать ушла.

Воскресный день входил в свою сумеречную фазу. И без того темный пейзаж за окном превращался в ночь. Никого не хотелось видеть. Хотелось спать. Он как раз собирался прилечь вздремнуть после обеда. Отягощенный пищей желудок и умиротворение от лекарств располагали ко сну. Решив, что до вечера посетителей не будет, Эдик разделся и с удовольствием залез под прохладное одеяло. Сейчас он согреется и уснет. Из глубин космоса, как сеть, уже летело сладкое блаженство, способное накрыть его и унести прочь от горьких мыслей.

Где-то далеко, решительно, без стука открылась дверь.

— Здравствуй, сынок, — долетел глухой охрипший голос отца. — Я узнал, что ты хочешь меня видеть, все бросил — и срочно сюда.

«Что ты там бросил? — раздраженно подумал Эдик, возвращаясь в реальность. — Зачем срочно? Как же мне все это надоело!»

Он продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что наваждение пройдет, когда почувствовал на себе тяжелые руки отца и ощутил глухой удар его головы по своей груди. Повернув голову, опоясанную плотной бинтовой повязкой, он увидел, что отец на коленях стоит перед кроватью, охватив ее за боковые железные ребра. Его лицо напомнило Эдику картину Ильи Репина, известную в народе как «Иван Грозный убивает своего сына».

С момента последней встречи прошло ровно три недели. Так мало и так много! Длинная люминесцентная лампа в мутном, засиженном изнутри мухами желтом плафоне, закрепленная в изголовье больничной кровати, контрастно освещала пространство внизу. Эдик вблизи рассматривал лицо отца и отмечал в нем черты, которые то ли скрылись от него тогда в Москве, то ли появились за период их разлуки.

Глубокие морщины избороздили площади на лбу, вокруг глаз, возле рта. Трехдневная кустистая щетина густо отливала сединой. Пластыри на левом ухе, на правом виске и над бровью загрязнились. Жесткая кожа лица потемнела, приобрела коричневатый оттенок. Эдик обратил внимание на большое количество угрей и прыщей, разбросанных по лицу и шее.

Весь вид отца вызывал жалость. Без бороды он выглядел каким-то голым, беззащитным. Эдик первым движением хотел было погладить его по волосам, но сдержался, мельком отметив стыд за свою брезгливость.

— Сынок мой, сынок, — тихо причитал Роман Сергеевич. — Как же это, бедный мой? Что же теперь будет? За что тебе все это?

— Папочка, сядь, мне тяжело дышать, — трагическим голосом прошептал Эдик. — Сядь, пожалуйста, на стул. Хочешь воды? На подоконнике — минеральная, и мне тоже дай бутылку.

Отец переложил со стула на подоконник принесенный им прямоугольный плоский пакет, взял себе и сыну по бутылке воды. Они попили, Эдик сел в кровати.

— Спасибо, что приехал. Мне тебя не хватало, — он прокатил холодную бутылку по лбу и щекам, стараясь скорее проснуться и разогнать действие лекарств, потом протянул ее отцу. — Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Возьми. Все в подробностях. Как спасал мне жизнь и рисковал собой, как помог задержать преступников. Мне представляется это похожим на сказку, даже на мультфильм.

— Мне тоже, — отец усмехнулся и грустно посмотрел на сына. — Конечно, я расскажу, хотя особенно рассказывать нечего. Ты-то как себя чувствуешь, родной?

Выцветшие, бывшие когда-то голубыми, глаза Романа Сергеевича ярко горели на темном, постаревшем лице. Эдик вдруг почувствовал в них какую-то невероятную, дикую внутреннюю силу, непоколебимую уверенность в собственной правоте. Что это? Откуда? Ему же сейчас очень плохо, хочется жалости, сочувствия, но сможет ли отец пожалеть? Собственно, он никогда этого не умел.

— Мне сейчас лучше, папа. Не хочу тебя огорчать. Все нормально! Голова болит гораздо меньше, чем первые дни. Зинаида Иосифовна, врач, говорит, что все срастается и заживает правильно. Есть, конечно, осложнения. Возможны негативные последствия, но это неважно.

— Какие осложнения и последствия?

— Разные, — как бы нехотя начал он. — Зачем тебе? Ну, хорошо, если хочешь знать — гематома в голове может со временем стать злокачественной опухолью, — в голосе зазвучала необъяснимая гордость. — Рак. Она же давит на мозг, что часто приводит к эпилепсии, приобретенному слабоумию, болезни Альцгеймера. Припадкам разным. Тут один из милиционеров, который меня охранял, — у него жена медик, он разбирается. Мы долго с ним говорили, он мне объяснял. Твой сын может стать умственно отсталым, — криво, с вызовом, усмехнулся он. — Мечтал о карьере и богатстве, а закончу в дурдоме или на кладбище. Судьба посмеялась надо мной, а твой бог отвернулся! Дали понюхать краешек больших денег и сразу врезали по носу, чтоб не привыкал. Неужели я такой плохой человек, что со мной нужно так? А, пап? Скажи мне! Кто-то же сидит на кокаине, насилует, грабит и убивает, но живет до старости в роскоши. Счастлив и сыт. А я должен остаток дней работать на лекарства, если еще возьмут на работу, — он закрыл лицо ладонями. — А то сяду под церковью, буду подаяние просить, наравне с бомжами и старухами. Да?

Отец терпеливо смотрел на распаляющегося сына, соображая, что говорить. Формулируя, он даже начал шевелить губами, не в силах больше молчать.

— Где справедливость? Где? — выкрикнул напоследок Эдик и замолчал, ожидая в ответ утешения. Хотел еще спросить, почему Иннокентий не приехал, но решил — потом, сейчас не к месту.

— Мне очень больно смотреть на тебя в таком состоянии, — медленно и нежно сказал Роман Сергеевич, словно подкрадывался к основной мысли. — Была бы возможность, я бы с радостью поменялся с тобой местами. Поверь мне. Знаю, тебе гораздо тяжелее сейчас, чем я могу представить. Ты скажешь — это только слова! Понимаю, но душу лечат именно слова. Мне очень много нужно тебе сказать. Я рвался к тебе, но мы с мамой решили, что сразу не следует приходить. Мы волновались, — Роман Сергеевич поднял влажные глаза к потолку, набираясь вдохновения. — Я много думал. О своей жизни, о твоей, о Боге, о пути, по которому мы все идем. То, что мы делали, к чему стремились в течение жизни, вдруг воплотилось в страшных событиях этого февраля. На тебя напали, потом снова, потом погони и перестрелки, погибли люди, и в центре всего ты и я. Только представь себе! Слава богу — мы живы и мы вместе! Но надо же понять, что произошло и почему. Попытаться достичь хоть какой-то ясности. Поговорить, разобраться. Слова, идущие от сердца через голову к другому сердцу, имеют благодатную, живительную силу. Слова, несущие покой, помогающие обрести веру — и с ней надежду.