Тереза Дрисколл - Это не сон [litres]

Все документы заперты в ящике вместе с письмами. Записи обо всех тайных выплатах, которые начались много позже, когда перед их дверью выстроилась очередь из потерявших голову и разозленных мужчин, жаждущих разыскать беглянку. Они обвиняли ее во всех смертных грехах – в мошенничестве, краже денег, обмане…

В тот кошмарный день рождения Клэр похоронила Шоколадку в саду, а Эмма, переодевшись в черные футболку и брюки, казалось, наслаждалась этим горем, пока ее подруги собирались на чай. Всем им она сообщала, что потеря Шоколадки сделала этот день рождения самым худшим в ее жизни, и распространялась на эту тему до тех пор, пока девочки не начинали всхлипывать, обнимать и утешать ее. И глаза Эммы сияли, впитывая это сострадание и их простодушие, как некое лекарство.

– Моя дочь не похожа на других людей, сестра Эвелин. Вот так. Наконец-то я произнесла это вслух. Она совсем не похожа на нас. Я хотела сама воспитать Тео, но она и слышать об этом не хочет. Мы должны быть уверены, что ему ничего не угрожает. Вы должны обещать : вы поможете мне убедиться, что с ним всё в порядке. Договорились?

– Вам нужно успокоиться, мадам Белл.

– Бедняжка. Он так ее любит… – Слезы потоком текут по щекам старой женщины – морщины на лбу собраны в плотные, злые складки, а голос звучит как испуганный, тревожный шепот. – Но почему Девон, сестра Эвелин? Почему, ради всего святого, она везет его в Девон?

Она всё еще задает этот вопрос, когда сиделка выходит из комнаты и помещение с задернутыми шторами погружается в темноту. Клэр голодна и очень хочет пить. В тот страшный день Эмма осталась возле кровати матери…

– Почему ты везешь Тео в Девон? Где Эвелин?

Но Эмма не отвечает ей. На лице у нее то самое отстраненное и пустое выражение, которого Клэр так боится. Дочь встает и подходит к кровати; в руках у нее большая пухлая подушка…

Сегодня, 15.30

В возрасте пяти лет я подняла жуткую бучу с привлечением полиции, когда тайно покинула школу в середине дня. В то утро я появилась в школе и поняла, что это день костюмированной репетиции рождественской пьесы, а я – единственная, кто забыл свой костюм. И вместо того, чтобы честно в этом признаться, сказала, что оставила его в раздевалке, ощущая ужас, подступивший к горлу. А потом, извинившись, вышла – якобы в туалет – и бросилась домой.

По пути я пересекала широкие улицы и нарушала все возможные правила движения, а в голове у меня билась одна-единственная мысль: «Домой, я должна добраться домой», – и перед глазами стоял волшебный костюм, висящий в чехле на двери моего гардероба. Ничего вокруг я не замечала. Ни транспорта. Ни удивленных прохожих, в которых вреза́лась на тротуаре.

И вот такая же тошнотворная паника, только во много раз сильнее, охватывает меня сейчас, когда я продираюсь сквозь толпу на Паддингтоне.

«Домой. Я должна попасть домой».

Только сейчас у меня перед глазами стоит Бен.

– Осторожнее. Смотрите, куда идете, ладно?

– Да отвалите вы! – Я плечом сношу мужчину у себя на пути. Такая злая. Такая испуганная. А потом – такая виноватая. – Послушайте, мне очень жаль. Правда. – И опять бегу и тороплюсь к расписанию, чтобы узнать, когда будет следующий поезд. Черт. Он только что отошел.

Я опять пытаюсь позвонить. Голосовая почта. Проверяю часы. До следующего прямого поезда – еще полчаса. На мгновение мне приходит мысль об аэропорте. Или вертолете… А можно где-то заказать вертолет? И только потом я понимаю всю невозможность и абсурдность этой мысли.

Когда опять звонит мобильный, руки у меня ходят ходуном. На экране зеленым написано имя Марка. Наверное, ему позвонила Полли и дала этот номер. Во второй раз я переключаю звонок на голосовую почту. Он набирает еще раз. И еще раз я сбрасываю звонок.

На четвертый раз, устав от всего этого, подношу телефон к уху:

– Прекрати звонить мне, Марк. Я еду домой.

Теперь, когда я вновь смотрю на часы, мои губы и руки трясутся синхронно. Я еще раз пробую связаться с Беном, но на мобильном Эммы включен режим голосовой почты, поэтому я направляюсь к киоску с кофе, думая, что кофеин мне поможет, и присаживаюсь за грязный стол, покрытый крошками и липкими коричневыми кругами.

Я закрываю глаза, опускаю голову и еще раз представляю себе его – тот момент, когда я таращилась на фото на стене нового офиса Марка. У Эммы на фото короткая стрижка, и это первое, что бросается мне в глаза. Милый стиль аккуратного эльфа – волосы окрашены в более теплый каштановый цвет, отчего ее искрящиеся голубые глаза выделяются еще больше. На фото все обнимают друг друга за плечи. Это фотография команды. И рука Марка лежит на плече Эммы.

– Эта женщина… Мне кажется, я ее знаю. – Мне пришлось закашляться, чтобы голос не дрожал, когда из одного кабинета выходит высокий, долговязый мужчина и направляется в мужской туалет. – По-моему, я с ней когда-то работала. – Ложь.

Так много лжи.

– С Эммой? С Эммой Брайт [92] Фамилия может быть переведена как «искрящая», «сверкающая». ? Ну да, она раньше работала в компании. Графическим дизайнером. Простите, но мне кажется, мы с вами раньше не встречались.

– А-а-а… Меня зовут Софи. Я здесь навещаю кое-кого, – я краснею. – Я – знакомая Марка. Директора.

– Понятно. – Теперь он насторожился.

– Итак… Эмма. Я хотела бы на нее взглянуть. Вы не знаете, где она сейчас?

– Нет. Простите. Она была фрилансером. Но Марк может знать. Они вместе работали над каким-то спортивным контрактом.

– А, ну тогда понятно – я спрошу у него.

– У нее малость не всё в порядке с головой. Когда вы ее знали, она тоже гадала на чаинках? – Мужчина улыбнулся. – А еще она гадала по рукам. И умела угадывать наши знаки Зодиака. Это производило впечатление – до тех пор пока мы не узнали, что она получает инфу от одного парня в отделе кадров. – Рассмеявшись, он переступил с ноги на ногу и посмотрел на часы. – Боюсь, что мне пора. Могу я еще что-то для вас сделать?

– Нет, нет. Я уже ухожу. Благодарю вас.

Я подношу чашку к губам и открываю глаза. Пытаюсь сообразить, как быстро растут волосы. Сейчас они у Эммы сильно ниже плеч, так что всё это произошло… когда? Не меньше года назад? Или больше?

Кофе слишком горячий – я снимаю крышку и дую на него. Руки у меня всё еще дрожат.

Больше года назад… Боже мой! Я пытаюсь успокоиться, представляю Бена сидящим за чистым столом и уплетающим пирожное. Он улыбается.

Эмма не знает, что я знаю. И у нее нет абсолютно никаких причин вымещать что-то на Бене. С ним это вообще никак не связано. Тут все дело в Марке.

«Эмма говорит, что мы идем плавать, мамочка…»

Бен все не так понял. Правильно? То есть я хочу сказать, что у Эммы нет никаких причин срываться на Бене, да и Марк этого не допустит…