Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Тьфу! — сказал товарищ Шумный и вытер вспотевший лоб.

— Чего — тьфу? Я же твоей бабе объяснил.

— Какой бабе? Что объяснил?

— Что за народ! — возмутился мужичок. — Вам же сказали: только в пятницу. Не могу я сегодня! Заявку оформили? Нет! Садись и оформляй.

Мужчина тяжело вздохнул, потянулся… и вновь полез под стол.

— Эй! — Виталий Борисович хотя и соображал, однако явно недостаточно. И только глянув под стол, он, наконец, понял.

Два огромных слесарных ключа, небольшая лужа и кусок тряпки подсказали, с кем он имеет дело.

— Авария, — произнес товарищ Шумный. Произнес скорее для себя, нежели для нового знакомого.

— Гнилые трубы, — раздался голос, — и у тебя, наверно, тоже гнилые. Ты с Колхозной?

— Нет, я не с Колхозной, я с Пролетарской.

— Разницы никакой, — не вселяя надежды, заверил слесарь. — Этим трубам место в истории, в книжкам им место. Гайку тронул — работы на день. Ее, заразу, уже ничем не сдвинуть. Ни ключом, ни матом… пошла, сволочь!

Раздался скрежет металла, от которого засосало под ложечкой.

— Так что, только в пятницу и только во второй половине дня, ближе к вечеру.

— Мне сегодня.

— Ты чего! Слепой? Возьми глаза в руки… сегодня ему! Да у меня нарядов… мужичок выругался, — сами, видишь, бедствуем.

— Я по другому поводу, из милиции я.

Скрежет прекратился.

— У вас тоже потекло?

Виталий Борисович вздохнул.

— Не потекло, у меня другой вопрос. Вы в ЖЭКе давно работаете?

— Без малого лет пятнадцать.

— Участок свой хорошо знаете?

Мужичок все же вылез, при этом со стола упала еще одна книга, на которую он также не обратил внимания. Более того, задвинул ее носком сапога куда прочь.

— Это меня весь участок знает, — не без гордости заявил он и сунул в рот сигаретку, — из милиции?

Виталий Борисович кивнул и для наглядности вытащил мокрую корочку.

— А я думаю, что за Шумный? У меня на фамилии и числа отвратительная память. Никого не помню, даже день рождения жены не помню. А чего его помнить? Сама подскажет. День рождения у кого? Вот пускай и помнит. Участок? Знаю, а как же, ты у людей спроси.

— Меня интересует…, — и Виталий Борисович назвал улицу и номер дома.

— Тринадцать бэ? — повторил мужичок и выпустил едкое облако. Дым оказался не только едким, но и густым. Синяя пелена зависла в воздухе, как по осени туман на болоте. Именно данное сравнение неожиданно пришло в голову младшему оперуполномоченному районного отделения внутренних дел, и Виталию Борисовичу захотелось в лес. Попрыгать по кочкам, уходящим из-под ног, глотнуть прокисший запах сгнивших и поваленных деревьев и, конечно, наклониться и сорвать сочную красную ягодку, затем еще, чтобы наполнить ладошку и отправить ее в рот.

— Тринадцать бэ? — повторил мужичок и выплыл из тумана, — как же знаю, только этого дома нет.

Александр Николаевич со скромной и не режущей слух фамилией Кузнецов представлял собой самого обыкновенного гражданина. Ростом он был среднего, черты лица имел правильные, ни толстый и ни тонкий, правда, с возрастом появилась некоторая упитанность, что бросалась в глаза только в бане, когда скрыть от общественности свой живот уже невозможно. Характером Александр Николаевич обладал удивительным — к нему тянулись люди. Все, кто так или иначе имел счастье встретить его на жизненном пути, тянулись. Досадным исключением являлись супруга и сын Павлик. Зоя Константиновна перестала тянуться лет так десять назад, возможно, устала, а возможно, по другой, скрытой для непосвященного причине стала холодна и даже высокомерна. Вероятно, близкие люди часто обладают одним малоутешительным качеством: они прекрасно осведомленны обо всех тайнах и даже знают, что видимые достоинства и вовсе не достоинства, а тонкая, в высшей степени талантливая игра. Любимого увлечения у Александра Николаевича не было, ну чтобы в театр или на рыбалку, хотя когда-то любил почитывать, интересовали его книжки. Но какие! Не детективы или на плохой конец исторические романы. Любил Кузнецов побродить вместе с автором по лесу, заглянуть в богатый растительный мир, природой полюбоваться, послушать пение лесных птах. Однако данное увлечение также внезапно исчезло, как и появилось, оставив в памяти несколько живописных картинок и, как оказалось впоследствии, не напрасно. Сын Павлик — нескладный юноша со свойственным молодости набором проблем — представлял постоянную головную боль для родителей. Учиться отказывался и слушать взрослых тоже. Жил в своем непонятном мире и никого туда не допускал. Александр Николаевич по данному поводу не волновался и советовал супруге следовать его примеру, мол, придет время, и все образумится.

Жизнь каждого из нас — сложный и не всегда понятный маршрут, с извилистыми поворотами, спусками и подъемами. Однако для Александра Николаевича это была скорей все же дорога, местами грунтовка, но большей частью ровная и асфальтированная. Какой асфальт в России — знают все, привыкли, поэтому и Кузнецов считал, что прошагал он по жизни вполне достойно и без каких-либо усилий. Тут же напрашивается вопрос — а как ему это удалось? Родителей, кто часто является опорой для своих отпрысков на многие годы, у Саши не было. Мать-то и отец были — кто-то же должен был принять непосредственное участие, чтобы состоялся его выход в свет. Но какие это родители, если бедняге пришлось не только самостоятельно шагать, но и учиться вставать на ноги в буквальном смысле слова. Когда именно Александр Николаевич постиг альфу и омегу бытия, когда проник в тайну успешной борьбы с человечеством, не столь важно. Важно, что он самостоятельно открыл для себя закон, вывел его без уравнений и математических формул. В высшей степени похвально для того, чей забег по жизни начинался далеко не в равных условиях. Однако к чему столь пристальное внимание к персонажу, который и проявить себя должным образом не успел? Вероятно, на то имеются веские причины, а торопить события не в наших правилах.

Очередной будний день, каких у каждого найдется предостаточно, начался вполне буднично — с обыкновенного завтрака. Хотя и здесь скрыт глубокий смысл, некая интрига. Что может быть необычного в чашке кофе, бутерброде или овсяной каше? Может. Потому что на завтрак Александр Николаевич предпочитал хорошую тарелку наваристого и сытого борща, приготовленного по всем правилам кулинарного искусства накануне вечером. А кашу — перловую или овсяную — Кузнецов ел как раз перед сном, но не менее чем за четыре часа — железное правило, которое он старался не нарушать. Завтракал Александр Николаевич следующим образом: доставал из шкафчика свою любимую тарелку, отрезал два кусочка ржаного хлеба, баночку сметаны и… медитировал. Отсылал в космос отрицательные заряды и принимал положительные. Затем подводил краткий итог прожитым дням, намечал ближайшие перспективы и пути их реализации. Борщ на плите к этому времени уже подавал признаки и сигнализировал, что уже готов. Однако Кузнецов не спешил — он никогда не спешил, ни в детстве, ни в юности. И тем более сейчас, когда спешить в общем-то уже некуда, если не на тот свет.