Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

На этом и порешили, однако каким было удивление обоих, когда на следующий день Кузнецов не смог самостоятельно встать с постели! И знаете, где болело? В пояснично-крестцовой области!!!

У Виталия Борисовича напротив никогда ничего не болело. Доходило до смешного — за всю свою жизнь товарищ Шумный не видел ни одного живого врача! В поликлинике, где раз в год он проходил диспансеризацию — обязательное обследование — персонал воспринимал, как людей в белых халатах, что-то вроде формы, положенной в силу своей профессиональной принадлежности. Обходил кабинет за кабинетом, повторяя одно и тоже: жалоб нет, чувствую себя хорошо. А он и в правду чувствовал себя великолепно. Единственное, что иногда его беспокоило — обыкновенная хандра, которую он объяснял усталостью. Работал Виталий Борисович много, порой даже слишком — по двенадцать часов, и когда был простым водителем, и когда его зачислили в органы. Работа для Шумного означала жизнь — куда-то идти, с кем-то встречаться, сидеть на планерках, затем вновь куда-то бежать и вновь с кем-то встречаться. Иногда ловить нехороших людей, но чаще становиться вынужденным свидетелем малых и больших бед, что обрушиваются на человечество. Если учитывать количество этих несчастий, в пору задастся вопросом, а что же происходит с миром? И куда этот мир катится? Любая трагедия или горе оставляет свой след — видимый или невидимый не только в душе несчастного. Возможно, по этой причине Виталий Борисович мобилизовал свои силы, чтобы оградить уже себя от возможных последствий — уже нравственных, и вероятно, преуспел. Сказать, чтобы он стал более равнодушным или черствым — означает, поступить в отношении младшего оперуполномоченного заведомо несправедливо. Привыкнуть даже к чужому горю невозможно, однако только в том случае, если ты все еще чувствуешь. Виталий Борисович чувствовал, не так остро, как в первые месяцы своей службы, когда по вечерам вспоминал драматические события. Одно дело, прочитать в газете и тут же забыть, другое — распутывать паутину чужих судеб и нести за это ответственность. Да, да! Нести ответственность и отвечать за действия и поступки совершенно незнакомых людей, которые зачастую уже давно перестали быть людьми. Как бы не ругали милицию сегодняшних дней, и какие бы мерзавцы не нашли себе в ней приют, именно она оставалась последним рубежом, куда обращались и куда будут обращаться за помощью. Виталий Борисович был далек от философии, однако и он прекрасно понимал, происходящие в обществе перемены коснутся каждого. От них невозможно спрятаться, убежать или уехать. Они достанут тебя везде и если не сегодня, так завтра. Еще он понимал, что сегодняшний день — безжалостный суд над каждым, где, если и можно апеллировать, так только к своей совести, где судью и обвиняемого можно поменять скамьями, где решение принимается задолго до начала процесса, а сам процесс — не более чем спектакль уровня художественной самодеятельности. И, тем не менее, он продолжал трудиться, оставаясь там, где и полагается быть простому и маленькому шурупчику в большой и неуклюжей шестеренке. Иногда, что случалось крайне редко, он вдруг представлял свое ведомство как чистилище, где идет предварительный сбор материалов на всех, кто вскоре обязан предстать перед членами Высшего суда. Только вместо чертей с вилами по этажам здесь бегали обыкновенные люди с папками, в которых содержались секретные сведения о темной стороне бытия. Как и черти, люди были разные как по росту, так и внешне, правда, с одной и той же особенностью — почти никто не улыбался. А если и улыбались, то крайне редко — два раза в месяц в день зарплаты. Лично себя Виталий Борисович никоим образом от коллектива никогда не отделял и тоже представлял в виде чумазового, но только без хвоста.

Почти любая работа — всегда подчинение: руководству, обязанностям, ведомственной этике, общественным интересам и насилие уже над своей личностью, с ее интересами, этикой и мировоззрением. Идеального баланса, который бы устраивал обе стороны, не существует. Часто именно здесь рождается движущая сила или источник перемен и вечного движения. Хотя, как утверждал Алексей Митрофанович — это полнейший вздор и выдумка далеких от науки дилетантов. Как жизнь в своем развитии происходит от простого к сложному, так же и общественные отношения в своей основе имеют некую базовую формулу. Вывести ее — не только дать ответ, но определить развитие общества в целом на долгие годы вперед. Вы только представьте масштаб поставленной задачи? Управлять обществом! Кто только об этом не мечтал! Сколько светлых умов посвятили свою жизнь решению данного вопроса! А сколько еще более светлых умов отдали свою жизнь? И все напрасно — как была людская река неуправляемым потоком, так она и осталась. Как из недр потухшего вулкана вырывается на поверхность сметающая все на свое пути огненная лава, так и человечество сметает режимы и правительства, опровергая в сотый раз многочисленные учения. Что это? Ошибка в прогнозах или досадное исключение?

Алексей Митрофанович — математик, настолько далекий от проблем общественных отношений, что он и в общество выходит только по крайне нужде — купить продуктов, обыкновенный и простенький набор, позволяющий поддерживать биологические процессы в организме, точнее в коре головных полушарий, где и происходит большая внутренняя работа. Все остальные органы Горелика не интересуют, а если интересует, то опосредованно, как вспомогательные — отсюда и его полнейшее пренебрежение к своему внешнему виду. Когда о людях говорят: странный, более подходящее слово, наверно, было бы все же — другой, не такой как прочие. Вполне достаточно и справедливо.

Про картошку, которую Алексей Митрофанович чистил в середине ночи, он вспомнил в два часа дня, но спустя трое суток. Вспомнил и выругался, хотя ругаться не умел.

— Елки-палки! — именно так выругался Горелик и отправился на кухню, по дороге размышляя о том, что в себе несет данное ругательство, и каким образом оно могло появиться на свет. Вероятно, сначала была елка, — думал Алексей Митрофанович, — затем из елки сделали палку. Получилась елка-палка, а это, согласитесь, звучит иначе. Значит, все же палок было больше, на данный факт указывается множественное число…

Дальнейшее исследование прервалось неожиданно — взгляд уткнулся в картошку, и было произнесено еще одно ругательство. Картошка почернела и к употреблению явно не годилась. Однако визуальный осмотр — еще не повод для беспокойства, и как подсказывала практика, требовалось еще одно доказательство. С этой целью Алексей Митрофанович сунул нос в кастрюлю и тут окончательно понял, что никакой дискуссии быть не может, как, впрочем, и обеда. Картошка испортилась!