Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Золото, деньги, иные ценности, приобретенные преступным путем, сдать не желаете?

Это уже командир Никита — для своих, конечно. А вот для таких с паршивой бороденкой — уполномоченный Семенюк Никита Назарович. Выдержка какая! Нет, чтобы без разговоров в зубы! А он: не желаете в добровольном порядке?

— Приступайте, товарищи.

Ефиму Пафнутьевичу повезло — ему достался комод с дамским бельем. Он, естественно, рисовал в своем скупом воображении всякие там рюшечки и оборочки, но чтобы до такой степени! Народ с голодухи пухнет, а они, сволочи, в белых трусах ходят! Чулочки кружевные, ленточками перехваченные, и сколько этих чулков! А трусов сколько!!! На каждый день, что ли?

— Ну? — у Никиты голос серьезный, а взгляд любопытный, и он, похоже, заинтересовался дамскими панталонами. Или он, как и Ефим, никогда прежде их в живую не видел? Подержать хочет — пощупать собственными руками.

— Нашел чего?

— Ищу, — мрачно процедил Сидорчук и продолжил поиск преступно нажитого имущества.

А потом все дружно пили самогонку и громко ржали, вспоминая «мероприятие». Делились впечатлениями и обсуждали результаты работы. Затем начались «акции» — это уже серьезно, парней брали в оцепление с трехлинейками, чтобы не убежали, а тех, кто пытался, стреляли — клацали затворами, и как в тире, кто быстрей. Ефиму не везло катастрофически — выскочит с наганом, а там уже труп — штыками добивают для верности и экономии боеприпасов.

Чем больше проводили мероприятий и акций, тем больше революция оказывалась в опасности. Работали на износ, исчезла романтика, не хватало самогона, но враг не сдавался. Он множился, как гидра, принимая всякий раз новый образ и переезжая в новый дом. Сапоги уже не радовали, кожаная тужурка пропахла потом, а наган надоело чистить.

Сначала он взял колечко — крохотную безделушку, которую незаметно опустил в карман. Затем еще, уже с брилиантиком, так как понял — за эту дадут больше. Харчи бесплатные, конечно, хорошо, и наган неплохо, но хлебом единым сыт не будешь, а тут оказия славная. Да и у кого берем? К чему им теперь барахло, а революции хватит — вывозили подводами. Первого своего мертвеца Сидорчук не видел — выстрелил вслед, а уж потом ребята добили. Ходить смотреть отказался, хотя приглашали. Куда интересной было заниматься экспроприацией — слово, произнести которое Ефиму не удавалось три дня.

— Кажись, у тебя первый, — подсказал Никита, — с починным, завтра ставишь. Вот колечко-то и пригодилось. Кроме сальца с огурцами кислыми, рыбки купил копченой и колбаски свежей — товарищам понравилось.

— Ну и как тебе? — спросил командир после очередной порции самогона, вытирая липкие пальцы о штаны.

— Вкусно.

— Я о другом, я о покойнике, — направил мысль в нужное русло Никита.

— А что покойник?

— Не страшно было? Все же тварь божья — человек.

Было ли ему страшно? Скорее интересно — попадет или нет. Стрелять-то Ефим не умел, а тут в первый раз и сразу в человека.

— Он же побежал.

— Верно, побежал, действовал ты правильно, согласно инструкции. Чего, спрашивается, ему бежать, если он не враг? Значит, враг, хотя оружия у него не было, ты же вроде его и обыскивал?

— Обыскивал, — согласился Ефим.

— Испугался и побежал, думал, повезет, а тут ты его хлоп и наповал — не повезло. Решительный ты парень, молодец. Скажу тебе, не каждому дано, чтобы вот как ты — решительно и, главное, — наповал. Есть в тебе, Ефим, какой-то стержень, ну что, повторим?

Хотя стержня, как выразился командир, у Ефима как раз и не было. Была пустота — бездонная яма, которая поглощала все чувства — и хорошие, и плохие. Еще таких людей иногда называют уравновешенными. И смеяться они от души до слез не умеют, как и плакать — не получается. Маятник души застыл в среднем положении и не желает нарушить равновесие — качнуться в одну из сторон. Им, вероятно, удивительно легко приходится в жизни — яма-то внутри бездонная.

Выстрелил. А к чему ему наган дали? На боку носить? Или по вечерам смазывать? В тот день он его достал, прежде чем скинуть сапоги и завалиться на матрас. Глянул, возможно, в первый раз с уважением и каким-то трепетом. До чего совершенна человеческая мысль! Это надо же придумать такую штуку, чтобы пальцем нажал, и нет человека! Глаз прищурил, пальчиком пошевелил, и нет человека! А его же кто-то девять месяцев под сердцем носил, прислушивался, имя придумывал, а затем долгими ночами не спал… а тут он, Ефим Пафнутьевич, с казенным наганам — бац!

Враг он! Этот покойник — самый настоящий враг. А побежал он, чтобы завтра придти с господами и уже его, Ефима, из нагана положить или вообще на фонарном столбе вздернуть.

Без нагана нынче нельзя — греет он и уверенность придает. Сапоги и тужурка кожаная — уважение, а наган — уверенность. Однако тут же в голову скакнула новая мысль. Наган-то хорошо, только у него, идиота, железяки бестолковой, мозгов никаких! Кто в руки возьмет, тот и хозяин.

Домой Виталий Борисович добрался разбитый. Сил не было даже снять башмаки — он их сбросил, сначала один, затем второй. Они разлетелись по комнате, явно недовольные поведением своего хозяина. Вероятно, даже выругались — товарищ Шумный отчетливо слышал их брань в момент приземления. Книги же бережно положил на стол.

Как давно он читал? Не приказы и постановления, не паршивые и продажные газетенки, которыми и задницу подтереть грешно, а книги? Забавно — одни и те же слова у разных людей производят совершенно разный эффект. Что это? И почему одни чувствуют фальшь и лицемерие, а другие слепы и глухи?

Первая книга, которую он открыл, вызывала интерес. Текста немного — почти одни фотографии, большей частью древние, когда фото казалось магией или колдовской силой. Однако все же первое, потому что и служители церкви с удовольствием позировали, и храмы, взметнувшие свои купола в поднебесную, смотрелись удивительно свежо. Взгляд в историю, полный любопытства — все они смотрели на Виталия Борисовича из прошлого. Почти никто не улыбался — не принято, и для потомков они хотели дойти в облике серьезном и ответственном. Он вглядывался в лица уже давно не существующих людей и чувствовал. Что именно — сказать сложно, если возможно вообще. Клубок душевных переживаний — вот что он чувствовал, а как разобраться, как распутать клубок? Каждый снимок — событие, к которому готовились серьезным образом. Надевали праздничный кафтан или мундир, ходили к цирюльнику, чистили саблю или сапоги. Затем еще час готовились — рассаживались в нужном порядке, вставали, менялись местами, вновь садились. Многие волновались, некоторые шутили, чтобы подбодрить остальных и ждали дальнейших указаний. И, наконец, сизый дымок извещал — все они в истории: за многие тысячи верст и десятилетий — в будущем! Там, куда наиболее отважный из них не посмел бы заглянуть, как и солнце, встающее за горизонтом, не могло знать, что там — в будущем?