Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Дом — большой. В нем все большое — ступени, перила, двери, окна — они поражали своим величием. И еще эхо — оно всегда встречало Дашеньку первым. Едва отворялась дверь, как тут же появлялось эхо — не менее шаловливое существо. Девочка говорила: здравствуйте, я Дашенька, и тут же слышала шутливое в ответ — Машенька, Машенька… Не Машенька, а Дашенька, — пыталась поправить девочка и вновь слышала: Машенька, Машенька…

Несмотря на то, что дом был большим, в нем почти никто не жил, а если и жил, то не спешил выходить. В подъезде почти всегда стояла тишина — не менее величественная, чем и сам дом. Тишину девочка боялась — что-то в ней настораживало и пугало. И если эхо жило только в подъезде, то тишина свободно могла войти в комнату, что она и делала, когда уходили взрослые. Тишина была какой-то холодной и надменной — она никогда не отвечала, садилась на стул и молча наблюдала, как играет Дашенька. И кукла — сшитая из кусочков полотна игрушка — ей не нравилась. Тишина нравилась только себе самой — Дашенька это чувствовала и не могла понять, а почему? Кроме этих двоих в доме пребывал еще кто-то — не менее загадочный. Он скрипел половицами, закрывал форточки и любил темноту. Именно там, в темноте было его царство. И правил он своим царством в основном по ночам, когда все спали. Этот странный повелитель ужасно не любил, когда прикасаются к его вещам, и подавал знаки — часто враждебные и пугающие. Поэтому было бы неверным сказать, что новое место радушно приняло новых жильцов. Ни о каких товарищах или друзьях не могло быть и речи — в доме, вероятно, других детей не существовало. И во дворе, куда изредка выходила Дашенька, она никогда никого не видела. Двор — каменная коробка, окна которой безлики и даже слепы. Хотя они и смотрели друг на друга, но ничего не видели, как не видела девочка, бросив случайный взгляд наружу. Кто и зачем построил каменный колодец — неизвестно. Длинная нора, соединяющая его с внешним миром — еще одно царство безмолвия, оживало задолго до того, как в нем появлялся прохожий. Шаги звучали, хотя человека не было. Они могли звучать полминуты, минуту, а прохожий так и не появлялся. Появлялось солнце, изредка заглядывая внутрь — а как иначе объяснить веснушки на лице девочки?

Именно тогда она научилась не быть одинокой, оставаясь в полном одиночестве. Разговаривать с тем, с кем не принято разговаривать, замечать, что другие не замечают — и мир вдруг стал глубже, шире и понятней. Мир, который избегают, который стремятся покинуть, мир, который пугает… Было ли ей страшно — маленькой девочке в коробке каменного колодца, где царствует безмолвие, куда не залетают голуби и живет только эхо? Было. Однако страх — незнание, порожденное неизвестностью чувство, которое также когда-нибудь вас покинет или распахнет двери и уйдет. Так, вероятно, и произошло. Дашенька стала как-то загадочно улыбаться, разговаривать — смеяться или сердиться и продолжать играть — только уже не в куклы, а со своим новыми знакомыми, которых, впрочем, кроме девочки никто никогда не видел, и видеть не мог.

Он стоял, запрокинув голову, и пытался понять, какие чувства рождаются у него в сердце. Сердце исправно работало — стучало клапанами и качало невидимый насос, разгоняя по артериям кровь. Ничего, никаких чувств. Обыкновенный дом из красного кирпича — не хороший и не плохой. Просто дом, крыша, кров, помещение, четыре угла. Кто-то когда-то его строил — завозил кирпич, месил и таскал раствор, настилал полы, вставлял рамы, чтобы потом уйти.

Прошелся по кривой улице. В ней все было кривое и какое-то убогое, то ли от времени, то ли от настроения, в котором он пребывал. Виталий Борисович уже давно подметил: один и тот же ландшафт может вызывать в душе крайне противоречивые чувства — от восторга до уныния. Сейчас было уныние, и улица — брошенная и запущенная. Даже пройтись по ней никто не желал, и кроме оперативника на улице никого.

Старый город, вернее, его окраина — здесь всегда мрачно, тоскливо и какая-то безнадежность. Трудно представить, что во дворах когда-то играли дети. Люди не могут жить без детей — детей не было, как и взрослых. Окраина жила своей, только ей понятной жизнью… или умирала…или уже давно умерла. Первого прохожего он встретил минут через десять — темный мужской силуэт отделился от дома и тотчас куда-то пропал. Заколоченные досками окна — значит, за окнами кто-то есть. Мусор, как в лесу — его не убирали вечность. Пахло гнилью, и если в городе сентябрь только делал первые шаги, то здесь стояла глубокая осень — на деревьях ни одного листочка. Каменный забор, точнее, то, что он него осталось — Виталий Борисович шел вдоль кирпичной кладки и думал. Сначала об Алексее Митрофановиче. Несмотря на очевидную странность, Горелик произвел на него впечатление — какое? Вот об этом и размышлял оперативник. При всей индивидуальности, люди мало чем отличаются друг от друга. Все они желают одного — денег, удачи, карьеры, сытной и спокойной жизни. Если их интересуют другие люди, этот интерес заключается, прежде всего, в них самих. Горелик — определенно иной, не от мира сего. И мир, в котором он пребывает, иной, однако он не боится пустить туда порой постороннего человека. Виталий Борисович даже ему как-то позавидовал, вот мол, какой, ничего ему в жизни не нужно, и сам он себе не нужен. Хотя в чем-то математик прав. Что есть деньги? Что движет заработать больше, нежели ты действительно нуждаешься? Жажда власти? Да, она приносит радость превосходства — быть выше, сильней, а значит, могущественней. Сильных уважают или боятся, а это в свою очередь рождает гордость — один из главных пороков. Алексей Митрофанович порой смешон, и, тем не менее, он к себе притягивает. Говорить о гордости не приходится — он не ведает этого чувства. Бога, как такового, не признает, а стало быть, является атеистом. Однако тут напрашивается вопрос, а почему? Провозгласив крестовый поход против гордости, многие христиане не в силах справиться с этой напастью. Она, словно червь, разъедает их разум и сводит на нет все их благие начинания. А что говорил на этот счет другой персонаж, не менее загадочная личность — Павел Сергеевич Душный? Чему учат в школе и дома? Самоуважению! Только через самоуважение можно преодолеть распущенность, избавиться от грубости и трусости. Восхищаясь самим собой, мы возносимся над остальными и так до момента, когда в похвале нет необходимости. Мы становимся тщеславны, высокомерны и эгоистичны. Следующий этап — гордость, когда до мнения окружающих уже нет никакого дела. Горелик иной — общество его не интересует по другой причине: он в нем разочаровался. И смиренным его назвать нельзя: бросить вызов науке — разве это не тщеславие?