Камилла Стен - Мертвый город

Роберт ошарашенно смотрит на меня, но, судя по его лицу, мои слова отчасти успокоили его.

Я стискиваю зубы с такой силой, что ноют скулы, но стараюсь ничем не выдать охватившей меня злости. Нельзя терять контроль над собой – во всяком случае, сейчас.

– Никому ничего не сказав? – уточняет Макс.

– Они, видимо, пытались, – говорит Роберт с уверенным видом. – Но если стены блокировали радиосигнал…

– Мы не знаем, что все было именно так, – возражает Макс. – Я не верю…

– Им просто пришлось поспешить, – перебиваю я его. К злости, все еще властвующей надо мной, примешиваются чувство облегчения и угрызения совести.

Какая трусость. Какая ужасная трусость. Мое мнение об Эмми, конечно, оставляет желать лучшего, но я и представить не могла, что она может поступить столь трусливо. Она же всегда старалась добиваться своего любой ценой. В ее понятии, цель оправдывает средства. Ей хотелось доставить Туне в больницу, а я не соглашалась. Поэтому она позаботилась о том, чтобы я не смогла встать у нее на пути.

Что ж, пожалуй, это и к лучшему. Я ведь действительно беспокоилась, чего тут скрывать; не хотела, чтобы с Туне все зашло так далеко, стало столь опасно. Эмми поступила правильно. В этом я никогда не призналась бы ей, но могу признаться себе. Да, я догадывалась, насколько плохо обстоит дело. И когда сегодня утром увидела Туне в доме Биргитты, ее отсутствующий, остекленевший взгляд, и услышала бессмысленное бормотание… Само собой, у меня машинально возник вопрос, принимает ли она по-прежнему свои таблетки.

Мы сможем справиться без Туне, пытаюсь я убедить себя. Можем снимать и без нее. Мы в состоянии собрать достаточно материала для поддержания проекта на плаву, пока она поправляется. Что страшного в том, что она уедет домой на несколько дней раньше? Ей это не понравится, но ведь так будет лучше. Туне сможет участвовать в съемках, когда они начнутся по-настоящему.

Услышав знакомый звук, я сначала ничего не понимаю. Разворачиваюсь в сторону дороги; краем глаза вижу, что Роберт и Макс делают то же самое.

Это шум мотора.

Когда с другой стороны площади появляется фургон, он выглядит словно нарисованный – контраст с окружающим пейзажем слишком разительный, словно он прибыл из другого времени. Хотя так и есть на самом деле. На водительском сиденье я вижу Эмми; вижу, как она поворачивает на площадь и еще немного сбрасывает скорость. Останавливает, паркуется рядом с другим фургоном и отстегивает ремень безопасности.

– О’кей, – говорит Эмми, выбравшись наружу. – Я сожалею. Я могу все объяснить. Я…

Она смотрит на нас, затем озирается вокруг. Ее взгляд останавливается на втором фургоне и открытой двери его грузового отсека. Эмми снова переводит взгляд на нас, медленно-медленно; наконец он замирает на мне.

– Где Туне? – спрашивает она.

Проходит несколько секунд, прежде чем я обретаю дар речи снова. Макс успевает раньше меня.

– А разве она не с тобой?

Волосы Эмми небрежно уложены в конский хвост, и у нее небольшие влажные пятна под мышками. Она блуждает взглядом между нами, словно ожидая признания, что мы шутим и что Туне сейчас появится из-за наших спин.

– Нет, – говорит Эмми и качает головой, оглядываясь на второй фургон. – Она была… она была здесь, когда…

Я хлопаю глазами, смотрю на Эмми, на ее машину и оглядываю площадь.

– О чем ты говоришь? Разве ты не ездила с ней… в больницу?

Эмми облизывает губы и пялится на нас.

– Нет, я… – Снова оглядывается. – Она осталась здесь, когда я уехала. Это произошло час назад.

Я знаю, что зря надеюсь, но все равно направляюсь к палатке и открываю ее.

Там пусто. Естественно.

Я выпрямляюсь, потом вздрагиваю, внезапно осознав всю реальность происходящего.

– Итак, где ты была, черт побери? – спрашиваю Эмми.

Она не отвечает, делает несколько шагов от своей машины и, повышая голос, словно полностью не полагается на него, говорит:

– Туне? Эй!

От последовавшей за этим тишины звенит в ушах.

– Эмми, – говорю я. Произнести ее имя для меня становится чуть ли не пыткой. – Если ты не отвозила Туне в больницу, то куда в таком случае ездила?

Прежде чем она успевает ответить (если вообще собиралась это делать), Роберт спрашивает ее:

– Как долго тебя не было?

С его голосом что-то не так. И с поведением тоже. Он почему-то опустил взгляд. И явно не выглядит удивленным.

– Что вы делаете? – шепчу я.

– То, что необходимо делать! – взрывается Эмми. Ее взгляд из остекленевшего становится злобным, а рыжий конский хвост в солнечном свете напоминает стоп-сигнал.

– И что же конкретно? – Это уже спрашивает Макс.

Эмми не смотрит на него – ее взгляд направлен на меня.

– Кому-то надо что-то делать, Алис! Ты же не хочешь ничего слушать.

Я только качаю головой и криво усмехаюсь.

– Естественно, – бормочу. – Само собой. Конечно, во всем виновата я. Не так ли?

– Здесь кто-то есть, Алис! – срывается на крик Эмми.

Ее слова становятся для меня настоящим сюрпризом. Я замираю, уставившись на нее.

– Что?

– С этим местом что-то не так, – говорит Эмми. – Чертовщина какая-то. Я знаю, ты видела кого-то на днях, когда сидела в машине. Я видела, как кто-то стоял и глазел на меня в первую ночь. Было еще и другое… И я, и Роберт слышали всякое…

Она качает головой.

– И потом, что касается Туне… Ей становилось все хуже. Конечно, я не хотела насильно отвозить ее в больницу, но и сидеть сложа руки тоже не могла. Мы полностью отрезаны от окружающего мира. Мне нужно было что-то делать.

Эмми поджимает губы, бледная, но полная решимости высказаться до конца.

– Я отсутствовала всего час. О’кей? Когда уезжала, Туне по-прежнему спала. Бензина у нас более чем достаточно, поэтому наш бюджет никак не пострадал. Я просто хотела выбраться за пределы мертвой зоны и сделать один звонок.

– Кому? – Вопрос дается мне не без труда.

Я вижу, как Эмми переводит дыхание.

– Моей маме, – говорит она. – Ты же знаешь, она медсестра. Я хотела спросить ее по поводу ноги Туне. И хотела иметь контакт с внешним миром. Только на случай, если что-то произойдет. Мы же дьявольски беспомощны здесь. Никаких телефонов, ни единой возможности вызвать подмогу…

Голос Эмми начинает звучать все тверже, словно с каждой фразой растет ее уверенность в собственной правоте.

Маска все еще болтается у меня под подбородком, давит своим ремнем сзади на шею, тянет меня вниз к земле.

– То есть, если верить тебе, – говорю я, медленно и тщательно подбирая слова, – ты настолько беспокоилась из-за всякой чертовщины, происходящей здесь, что оставила Туне, больную, спящую и в полном одиночестве? Более чем на час?

Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Эмми не знает, как мне ответить. Ее руки безвольно висят вдоль тела.