Камилла Стен - Мертвый город

Она останавливается на боковой улочке, перегибается пополам и громко, надрывно кашляет. Я чувствую привкус дыма в горле и на языке, но у меня не получается последовать ее примеру. Легкие словно свела судорога, не давая им раскрыться полностью, а мне – сделать глубокий вдох.

Слышу, как сзади меня останавливаются Макс и Роберт. Я тоже наклоняюсь и позволяю себе на секунду закрыть глаза, пытаясь хоть чуточку успокоиться, взять себя в руки.

Внезапно обнаруживаю, что меня душит хохот, просто-таки рвется наружу. Я открываю глаза, зажимаю рот ладонью, стараюсь не выпустить его. Убить.

– Что случилось? – спрашивает Макс.

Его спокойный, рассудительный тон каким-то образом помогает мне сдержать истерический смех, и я опускаю руку. Вижу, как Эмми перестает кашлять и сплевывает на землю, а потом выпрямляется.

– Что случилось? – слышу я вопрос, и только спустя мгновение понимаю, что задала его я сама.

– Что случилось? Как они могли взорваться? Машины не взрываются сами по себе!

Я хочу, чтобы кто-нибудь что-то сделал. Обнял меня за плечи, встряхнул, дал мне пощечину. Привел меня в чувство.

Но никто не шевелится. Мы просто стоим там, где остановились, с безвольно опущенными руками, тяжело дышим и таращимся друг на друга.

– Жидкость для розжига огня, – тихо говорит Эмми.

Я гляжу на нее – и вижу, что она уставилась на клубы дыма, по-прежнему поднимающиеся над крышами домов.

– Что?

– Жидкость для розжига огня, – повторяет Эмми. – Канистры с ней стояли у нас внутри. Плюс еще канистра бензина для автомобилей. Всё согласно списку.

Точно.

– Кто-то, скорее всего, поджег их. Другого объяснения просто не существует.

Мы переглядываемся между собой, как происходит порой, когда у нескольких человек одновременно возникает одна и та же мысль. Я смотрю на Роберта и на Макса. Последний говорит:

– Эмми была со мной.

А Роберт сразу же добавляет:

– Я находился с Алис.

– Это не был кто-либо из нас, – включается в разговор Эмми. – Это не мог быть кто-то из нас четверых.

– Туне.

Это говорит Макс.

Я вперилась в него взглядом, от испуга и удивления мне становится немного не по себе.

– Макс… – начинаю я.

– Алис, послушай. Они имеют право знать.

Он не может подразумевать то, на что сейчас намекает.

Но, судя по морщинам вокруг рта и на лбу, Макс все равно так считает. И мне явно не удастся заставить его молчать.

– Знать что? – спрашивает Эмми резко.

Макс медлит с ответом и смотрит на меня. Его лицо напряжено. Когда он поворачивается к Эмми, я уже понимаю, что сейчас будет.

– Мать Туне – тот самый ребенок, найденный в школе, – говорит он ей. – Так она и Алис познакомились. Алис нашла ее два года назад, занимаясь сбором данных для фильма.

– Это правда? – спрашивает Эмми негромко, но резко.

– Вам необязательно было это знать, – отвечаю я. – Туне не хотела ничего говорить, и я пошла ей навстречу. Она сама должна была рассказать об этом.

– Но это еще не всё, чем ты не поделилась, – говорит Макс.

В воздухе висит резкий смешанный запах дыма, сажи и горелой резины. От него слезятся глаза. Он пропитывает одежду, лезет в нос.

– Макс, пожалуйста, – чуть ли не молю я.

– Я видел таблетки, – говорит он.

Я не узнаю его. Макса, моего Макса, друга… Который всегда мог рассмешить меня, в любой момент был готов сходить за пивом, слушать мои бредни, болтать в ответ всякий вздор… Который прикрывал мне спину в любой ситуации…

Такое впечатление, словно Макс наслаждается происходящим. Он же видит, в каком я состоянии. Что готова расплакаться. Похоже, он был серьезен, когда сказал, что, по его мнению, они должны всё знать…

Пожалуй, он прав.

– Я видел их в вашей палатке, – продолжает Макс. – В несессере, когда брал у вас зубную пасту. Пароксетин и абилифай.

Он делает паузу и добавляет еще более мрачным тоном:

– Абилифай используют при психозах. Правильно? Во всяком случае, так было написано на упаковке.

Я не отвечаю. Тогда Макс подытоживает, ставя меня в еще более сложное положение:

– Туне страдает психозом.

Я качаю головой.

– Это не так, – моргаю, стараясь остановить рвущиеся наружу слезы. – У нее был всего лишь один эпизод, уже больше года назад. Она не психопатка и не опасна. Да, у нее депрессия и когда-то был психоз, но это же не все время… Сейчас Туне чувствует себя гораздо лучше. Она не хотела, чтобы кто-либо знал это, и я не имела права рассказывать… Пока она принимает свои лекарства…

Я хочу закончить фразу, но понимаю, что не могу.

На какое-то время воцаряется тишина.

– Но она принимает их? – наконец спрашивает Эмми.

У меня словно ком встает в горле.

Тебе ведь все равно надо пить болеутоляющее?

Я вижу маленькую упаковку ипрена в руке Туне. Невнятный хмурый взгляд, когда она проглотила две таблетки и сжала губы…

Я знала, почему Туне не хотела принимать обезболивающее. Понимала нежелание пить пилюли, способные взаимодействовать с ее лекарствами. Но я не представляла, к чему такое могло привести.

Туне взрослая. Сама знает, что делает.

Но она же страдала от боли. Причем очень сильно. И догадывалась, что я не хочу уезжать. Знала, как много значит для меня наша поездка. Она прочла это в моем взгляде, когда я спросила, не нужно ли отвезти ее в больницу.

– Когда она закончила принимать свои препараты, Алис? – спрашивает Эмми.

Абсолютно ясно, о чем она думает.

Я виновата во всем.

Я навещала ее в больнице. Раз в неделю. В последнее время перед тем, как все случилось, Туне перестала отвечать на мои телефонные звонки и эсэмэски. Я не хотела приходить к ней домой без приглашения, поскольку обиделась – посчитала, что у нее просто нет желания разговаривать со мной. Я и представить себе не могла, что с ней беда. Хотя кому, как не мне, следовало понять… Ведь именно я знала, как тяжело порой всего лишь открыть письмо, когда страх тонкими черными пальцами держит тебя за горло…

В больнице Туне была ужасно молчаливой, еще менее разговорчивой, чем обычно. Едва отвечала на мою болтовню. А я, в свою очередь, говорила быстрее, чем всегда, пытаясь заполнить словами каждое мгновение, лишь бы избежать тишины. Порой, находясь там, я даже спрашивала себя, хотела ли она вообще, чтобы я приходила туда.

Однако когда я собиралась уходить, Туне всегда цеплялась за меня с такой силой, словно я – спасательный круг, а она тонет. Поэтому я все равно продолжала навещать ее, пока она однажды не позвонила мне на мобильник и не рассказала, что снова находится дома. Словно ничего никогда не происходило.

Я не видела ее по-настоящему больной. Мы особо не разговаривали об этом. А в тех немногих случаях, когда касались данной темы, она просто рассказывала о своих ощущениях.