Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды [сборник litres]

– Ты только поэтому вернулся?

– Нет. Дело в нас с тобой. Я люблю тебя, Кора. Но любовь, если к ней примешивается страх, – уже не любовь. Это ненависть.

– Так ты меня ненавидишь?

– Сам не знаю. Сейчас мы говорим искренне, единственный раз в жизни. От себя нам никуда не деться. Ты должна знать правду. И знать, о чем я сейчас думал. И теперь ты знаешь.

– Я говорила, что должна тебе кое о чем рассказать.

– Ну?

– У меня будет ребенок.

– Что?!

– Я подозревала это еще до отъезда, но когда мама умерла, я уже знала точно.

– Разрази меня гром! Разрази меня гром! Иди ко мне. Поцелуй меня!

– Пожалуйста. Дай мне сказать.

– Разве ты еще не сказала?

– Я о другом. Выслушай меня, Фрэнк. Там, пока я занималась похоронами, я все время думала о нас. О том, как у нас все изменится. Ведь мы отняли человеческую жизнь, так? А теперь дадим жизнь новую.

– Правильно.

– Мысли у меня путались. Но теперь, после того, что у тебя было с другой, уже не путаются. Я бы все равно не позвонила Сэкетту, Фрэнк, никогда. Не могу же я родить ребенка, который потом узнает, что я отправила его отца на виселицу за убийство.

– Ты собиралась к Сэкетту.

– Нет. Я просто хотела уехать отсюда.

– Так ты только из-за ребенка не стала ему звонить?

Кора долго не отвечала.

– Я тебя люблю, Фрэнк. Наверное, ты и сам знаешь. Но… быть может, если бы не ребенок, я поехала бы к Сэкетту. Именно потому, что люблю.

– Кора, она мне никто. Я же сказал, почему так вышло. Я хотел убежать.

– Я знаю. И всегда знала. И знала, почему ты хотел меня увезти; и хотя обзывала тебя бродягой, на самом деле так не думала. То есть думала, однако понимала, что дело в другом. А что ты бродяга – так я тебя за это и полюбила. А еще мне было противно, как та девица взбеленилась, что ты ей не рассказал о вещах, которые вовсе ее не касаются. И все равно я хотела тебе отомстить.

– Ну?

– Я пытаюсь объяснить. Как раз это я и пытаюсь объяснить. Я желала тебе зла, но не смогла пойти к Сэкетту. Не потому, что ты за мной следил, – улизнуть из дому и добраться до Сэкетта я бы сумела. Дело в другом. Мой дьявол меня отпустил. А твой – ушел?

– А на черта он мне, если твой тебя отпустил?

– Мы точно не знаем. И не будем знать, пока у тебя тоже не появится шанс. Такой же, как у меня.

– Говорю тебе – все кончилось.

– Фрэнк, пока ты соображал, как меня убить, я думала о том же – как ты можешь меня убить. Ты меня можешь утопить. Мы поплывем далеко, как в тот раз, и ты, если пожелаешь, не дашь мне вернуться. И никто не узнает. Такие вещи на море случаются то и дело. Поедем завтра утром.

– Что нам нужно сделать завтра утром, так это пойти и расписаться.

– Хочешь – можем и расписаться, но потом – сразу на море.

– Да к черту море! Давай поцелуй меня.

– Поцелуи будут завтра, если я вернусь. Страстные поцелуи, Фрэнк. Только не пьяные. Поцелуи, уносящие ввысь. Поцелуи жизни, а не смерти.

Мы зарегистрировали брак в мэрии, а оттуда двинули на пляж. Кора была очень хороша; мне хотелось поваляться с ней на песке, но она, по-прежнему странно улыбаясь, встала и направилась к воде.

– Я пошла.

Кора плыла впереди, я за ней. Она все плыла и плыла – далеко, как никогда раньше. Потом остановилась, и я подплыл к ней. Кора взяла меня за руку, и мы повернулись друг к другу. Теперь она знала: мой дьявол тоже ушел, и я люблю ее.

– Я тебе не рассказывала, почему мне нравится подставлять ноги волнам?

– Нет.

– Смотри, как волны поднимают грудь.

Как раз в это время нас качнуло большой волной, и Кора положила руки на грудь.

– Мне нравится. Правда, они большие, Фрэнк?

– Ночью тебе скажу.

– Они становятся тяжелее. Я тебе еще не рассказывала. Дело не только в ребенке, а в том, как я теперь себя ощущаю. Грудь стала такая большая, мне хочется, чтобы ты ее целовал. А скоро вырастет и живот, и я буду им гордиться – пусть все видят. Я чувствую в себе новую жизнь. И у нас, Фрэнк, начнется новая жизнь.

Мы поплыли обратно, и по дороге я решил нырнуть. Опустился футов на девять – это чувствовалось по давлению. Оттолкнулся ногами и устремился еще глубже. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Всплывать я не торопился. Когда глубоко нырнешь, из-за большого давления кровь насыщается кислородом, и несколько секунд можно даже не дышать. Я смотрел в зеленую толщу. В ушах звенело, грудь и спину сжимала тяжесть; казалось, что море выдавливает из меня всю подлость, и злобу, и лентяйство, и что все лишнее и ненужное смыло водой, и я, уже чистый, готов начать жизнь заново, в точности как сказала Кора.

Я выплыл наверх.

Кора сильно закашлялась.

– Обычный приступ тошноты, – сказала она.

– Все нормально?

– Наверное. Иногда вдруг накатывает, потом проходит.

– Может, воды наглоталась?

– Нет.

Мы проплыли еще немного, и Кора остановилась.

– Фрэнк, у меня внизу какое-то странное ощущение.

– Держись за меня.

– Наверное, я просто переутомилась. Трудно так долго держать голову над водой.

– Не волнуйся.

– Это было бы ужасно… я слышала, иногда женщины теряют ребенка из-за переутомления.

– Не волнуйся. Просто лежи на воде, не пытайся грести. Я тебя понесу.

– Может, лучше позвать спасателей?

– Господи, да нет же. Эти умники еще начнут тебе сгибать-разгибать руки-ноги. Просто лежи. Я тебя быстрее вытащу, чем спасатели.

Она лежала, а я тянул ее за лямку купальника. Скоро я начал выдыхаться. Вообще-то я мог бы плыть с ней хоть милю, однако хотел побыстрее отвезти ее к врачу, вот и торопился. А на воде если торопишься – запросто утонешь. Наконец я встал на дно, взял Кору на руки и побежал через прибой.

– Не шевелись.

– Не буду.

Я добежал до нашей одежды, усадил Кору. Отыскал ключи, укутал ее нашими свитерами, поднял и побежал к машине. Машина стояла наверху, на шоссе, и мне пришлось взбираться по крутому берегу. От усталости я едва передвигал ноги, но Кору не уронил. Я уложил ее на сиденье, завел мотор и рванул вперед. До Санта-Моники, где есть больница, было мили две.

По пути я догнал большой грузовик. У него сзади была табличка: «Погуди немного – уступлю дорогу». Я жал и жал клаксон, а он так и ехал посреди полосы. Обойти его слева я не мог – по встречке непрерывным потоком шли машины. И я рванул вправо. Кора закричала. А я даже не видел ограждения. Раздался скрежет, и наступила темнота.

Очнулся я, прижатый спиной к рулю, но застонал не от боли, а от ужасного звука: словно дождь барабанил по крыше, только то был не дождь. По капоту стучала ее кровь – Кора вылетела вперед, через ветровое стекло. Гудели клаксоны, из машин выскакивали люди, бежали к нам.

Я поднял ее, пытался остановить кровь; я звал ее, и целовал, и плакал. Моих поцелуев Кора не чувствовала. Она была мертва.