Себастьян Фитцек - Отрезанный [litres]

«Проклятье! И куда я опять вляпалась? Два трупа, один из которых наполовину разрезан, а другой лежит с палкой в заднем проходе. Мало того, сюда следует добавить коменданта с секционным ножом в шее. А сама я прячусь в холодильнике для покойников!» – пронеслось в голове у Линды.

Она вспомнила про кровь в раковине, следы борьбы и разбросанные по полу инструменты. Чего стоил один только вид телефона, болтавшегося над вскрытым трупом, не говоря уже о стонах, которые издавала мертвая Фредерика Тевен при выходе из ее легких образовавшихся в результате трупного разложения газов. Все это Линда не смогла бы представить себе раньше даже в самом жутком ночном кошмаре. Теперь же эти видения наверняка станут ее преследовать.

В данный момент Линда, находившаяся в морозильной камере, была избавлена от разных ужасных шумов. За пределами холодильника не раздавалось больше ни тяжелого дыхания, ни шороха, ни каких-либо шагов, ни позвякивания ключей. В какой-то миг у нее даже возникли сомнения, являлась ли внезапно наступавшая полная тишина в секционном зале хорошим или плохим признаком.

Некоторое время она, замерев, лежала без движения и прислушивалась, а затем чертенок из картинки в ее мозгу снова подал голос:

«Он ушел!»

«Откуда ты это знаешь?» – немедленно взвился ангелочек.

«Да если бы он знал, что ты здесь находишься, по сути, в ловушке, то давно бы тебя вытащил!»

«Неплохой аргумент!»

«Я ведь уже говорил, что пора бежать отсюда!»

Линда сделала глубокий вдох и выдох, а затем, упершись обеими руками в дверцу морозильной камеры за головой, хотела было осторожно ее открыть, но остановилась, засомневавшись, стоит ли это делать.

«Здесь, внутри, я в относительной безопасности, а снаружи меня ждет неминуемая смерть», – подумала она.

Линда и сама понимала, насколько неразумной была эта мысль. Такой же смешной, как убеждение маленьких детей в том, что они становятся невидимыми, как только закрывают себе глаза руками. Тем не менее здесь, внутри, в этой окруженной со всех сторон сталью тьме, она чувствовала себя менее уязвимой. Ведь камера давала хоть какую-то защиту, была коконом, из которого Линда не хотела вылезать, поскольку опасалась, что, как только откроет дверь, ею сразу же овладеет холодный, голый и парализующий страх перед убийцей, на совести которого был Эрик, Тевен, а может быть, и Эндер. Страх перед маньяком, орудовавшим на острове и, возможно, продолжавшим творить свои бесчинства в клинике.

Страх перед Дэнни.

От мысли о том, что за всеми обрушившимися на нее страшными происшествиями может скрываться один и тот же человек, ей хотелось разрыдаться. На совести маньяка могло быть и похищение дочери Херцфельда.

«Вот только по какой причине он творит все это?» – думала Линда.

Собрав все свое мужество и закусив нижнюю губу, она все же решилась на то, чтобы выползти из своего убежища, а раздавшийся звонок телефона расценила как знак к началу действий. Однако ей было совершенно невдомек, что в нескольких метрах от нее, присев на корточки между двумя секционными столами, в кромешной темноте морга притаился некий мужчина.

Царрентин-на-Шальзе

Идти во второй раз на ледяном ветру оказалось еще труднее, чем в первый, и Херцфельда все чаще стали посещать мысли о том, что им не справиться, хотя он и избрал самый короткий путь. Принять такое нелегкое решение пришлось из-за Ингольфа, которому в лодочном сарае с каждой секундой становилось все хуже. Практикант буквально начал бредить, все время вспоминая о своем «порше» и бессвязно повторяя:

– Автономный обогрев салона… подогрев сидений… немедленно смываемся…

Херцфельд настоял на своем, предложив вернуться в дом, что, в конце концов, оказалось спасительным решением. Ведь Ингольф, очнувшись от бреда, переоценивал свои силы. С голым торсом, обернувшись только старым войлочным покрывалом, которое было прибито при входе в сарай для защиты от ветра, самостоятельно он не сделал бы и двух шагов.

Силы оставили фон Аппена сразу же, как только он вышел из лодочного сарая, и Херцфельду пришлось взвалить его на закорки. Причем, пока они добрались до входа в дом, профессор был вынужден несколько раз ссаживать своего «седока».

В доме по сравнению с первым их появлением теперь стало заметно прохладнее, но в столовой по-прежнему все еще было жарко. И то, что они сначала восприняли как благо, очень скоро превратилось в настоящую муку – кровь вновь побежала по сосудам, причиняя тем самым невыносимую боль. Херцфельду пришлось буквально прикусить себе язык, чтобы не завыть от нестерпимых мучений. Истиный парадокс, да и только!

Еще несколько секунд назад он думал, что замерзнет насмерть, и мечтал о тепле, а теперь, очутившись в жарко натопленном помещении, жаждал снова оказаться на морозном воздухе – настолько сильно зудела и горела его кожа. Тем не менее, как только к Херцфельду стали возвращаться силы, он вновь включил электронагревательную систему в столовой, несмотря на то что вонь от разлагающейся свиной туши заметно усилилась. Ведь их организмы срочно нуждались в тепле, хотя первые ощущения и говорили об обратном.

– Спасибо, – через некоторое время сказал Ингольф.

Ему пришлось буквально кричать, чтобы перекрыть шум от вентилятора. При этом практикант избегал смотреть на профессора, ведь им пришлось раздеться догола. Теперь они стояли на коленях под струей теплого воздуха, завернувшись в толстые шерстяные одеяла, которые Херцфельд нашел в сундуке, видимо стоявшем в коридоре с незапамятных времен.

В ответ на благодарность фон Аппена профессор лишь махнул рукой, давая понять, что не заслуживает благодарности.

– Нет, нет, – с вымученной улыбкой заявил Ингольф. – Вы спасли мне жизнь. – Он помолчал немного, а потом добавил: – Вот уж не думал, что мне придется когда-нибудь произносить столь затасканное изречение.

На это Херцфельд хотел что-то возразить, но ему было трудно сосредоточиться, да к тому же стыдно, ведь буквально в нескольких метрах от дома он думал только о том, чтобы выжить самому.

Через некоторое время мысли профессора вернулись к Ханне и, конечно, к Линде, и он посмотрел на стол, где лежал его мобильный телефон.

– Но это правда, – не унимался Ингольф.

При этом голос практиканта заметно изменился. Он стал гнусавым и дребезжащим.

– Я перед вами в большом долгу, – продолжал он.

В ответ Херцфельд только посмотрел на него мутным взглядом и, не говоря ни слова, посидел еще несколько секунд под струей теплого воздуха. Затем он сделал над собой усилие и пополз на карачках к столу, на котором лежал его мобильник.

Заметив, что практикант собрался опять что-то произнести, профессор проговорил: