Себастьян Фитцек - Отрезанный [litres]

– Вы сделаете мне большое одолжение, если перестанете декламировать как актер в дешевой мыльной опере.

С этими словами Херцфельд с трудом поднялся на ноги.

– Кстати, об актерах, – заулыбался Ингольф. – Вам когда-нибудь говорили, что вы очень похожи на одного врача из сериала. Как же там его зовут…

– Заткнись! – довольно грубо, но с некоторой теплотой в голосе оборвал его профессор.

– Нет, это не его фамилия, – продолжал шутить практикант. – Его фамилия начинается на букву «Ш».

Фон Аппен хихикал все громче, явно отходя от пережитого стресса. Да и Херцфельд был не прочь похохотать, но не потому, что испытывал радость, а для того, чтобы избавиться от угнетенного состояния, в котором пребывал с тех пор, как они избежали смерти на льду озера. И все же, в отличие от Ингольфа, ему не хватало сил для проявления своих эмоций. Он полностью сосредоточился на том, чтобы добраться до обеденного стола, не наступив на край одеяла, которым обмотался.

По мере приближения к столу запах, исходивший от разлагающейся свиной туши, стал усиливаться, и это вновь вернуло его к грустным размышлениям.

«Ханна!» – мысленно произнес Пауль имя своей дочери. При ходьбе Херцфельд еще больше почувствовал, до какой степени устал. Однако тело болело уже гораздо меньше, а тепло стало более приятным, хотя и начало действовать как снотворное. К счастью, у него не было той апатии, какую обычно испытывают люди, пострадавшие от холода и к которым жизненные силы возвращаются весьма медленно, если вовремя не принять соответствующих мер против переохлаждения.

Пауль, как врач, знал, что если температура тела опустится ниже критической отметки, то не помогут никакие обогреватели. Но если человек начинает испытывать боль во всех мышцах, как это происходило с Херцфельдом, то это – лучший признак его выздоровления. Ведь замерзающие – и об этом говорится во всех медицинских учебниках – с определенного момента перестают чувствовать боль. Незадолго до смерти они начинают испытывать нечто похожее на эйфорию, что, вероятно, объясняется выработкой огромного количества гормонов и различных биологически активных веществ, поступающих в мозг.

«Однако точно этого никто не знает», – подумал профессор.

В этот момент ему пришла на ум мысль о том, что из умерших еще никто не возвращался с того света, чтобы подвергнуть себя клиническим испытаниям.

Между тем зазвонил телефон, который от виброзвонка подвинулся к самому краю стола, угрожая в каждую последующую секунду упасть. Пауль протянул руку к своему мобильнику и хотел было уже ответить на звонок, но тут ему стало ясно, что это невозможно.

Никакого вызова не было!

Просто в мобильнике сработало напоминание о назначенной встрече. На дисплее крупными буквами высвечивалась надпись: «Вызов в отдел кадров (драка)».

Херцфельд отключил напоминание, которое исчезло с дисплея так же быстро, как и из его сознания. А ведь еще несколько часов назад он сильно переживал из-за возможности потерять работу. Теперь же это стало неважным – Пауль думал только о дочери.

«Если на сделанной Мартинеком записи была не Ханна и не ее бездыханное тело мой сошедший с ума бывший коллега утопил под ледяным покровом озера, то вполне вероятно, что дочка еще жива, – пронеслось в голове у несчастного отца. – Тогда, возможно, ключ к разгадке ее местопребывания находится в трупе судьи».

Придя к такому выводу, Херцфельд набрал номер Линды, чтобы дозвониться до нее. По его расчетам, она должна была по-прежнему находиться в клинике.

После двадцатого вызова длинные гудки сменились на короткие. Он попытался дозвониться еще несколько раз, но безрезультатно, и в его душе начало зарождаться отчаяние, причем с каждой новой попыткой оно только усиливалось.

Профессор слышал кашель и шмыганье носом Ингольфа, но эти звуки доносились до Пауля так, как будто практикант находился бесконечно далеко, а не в одном с ним помещении.

«Ответь! Линда, пожалуйста, ответь!» – мысленно молил Херцфельд.

Наконец, когда терпение профессора лопнуло и он уже был готов в сердцах швырнуть телефон на стол, на другом конце телефонной линии ответили.

– Линда! – крикнул Херцфельд так громко, что Ингольф даже вздрогнул.

Вместо ответа в мобильнике послышался какой-то непонятный шорох.

– Алло! Ты меня слышишь? – спросил Пауль.

Однако из телефона доносился только звук, отдаленно напоминавший не то сдавленный смех, не то заглушаемый кашель. Но и этого вполне хватило, чтобы понять, что ответила не Линда. Это был мужчина!

Затем в мобильнике вновь раздались короткие гудки – неизвестный отключился!

Гельголанд

Сердце у Линды остановилось. Причем не в переносном смысле слова, как принято говорить в случаях, когда люди сильно пугаются, а в прямом. Клапаны сердца на миг перестали работать, кровь прекратила пульсировать, а сама она впервые в своей жизни почувствовала признаки клаустрофобии.

Обычно у нее не возникало никаких проблем при нахождении на больших высотах или в замкнутом пространстве. Даже пребывание в застрявшем лифте не вызывало у нее стрессового состояния. Наоборот, она обожала такие виды спорта, которые большинство людей считает экстремальными – прыжки с парашютом, дайвинг по подводным пещерам и банджи-джампинг.

Но с того момента, когда в прозекторсктой зазвонил телефон, ее не оставляло ощущение, что она находится в мусоропроводе, стенки которого хотя и медленно, но неумолимо сжимаются. Одновременно возрастало и их давление – она чувствовала, как по мере нарастания длительности телефонных звонков некий невидимый обруч все более плотно обхватывает ее сердце.

Причем в качестве своеобразного спускового механизма выступил первый звонок. Он же и пробудил у нее непреодолимое желание покинуть укрытие. И как только она чуть-чуть приоткрыла дверцу морозильной камеры, в которой пряталась, на нее немедленно обрушился страх, посторонний шорох и невыносимый запах. А именно этого Линда больше всего и боялась.

Незваный гость был все еще в секционном зале, но, на ее счастье, его внимание отвлек телефонный звонок, и он ее движения пока не услышал.

Оцепенев от ужаса, она стала прислушиваться к тишине, царившей в морге, напрасно пытаясь себя обмануть.

«Может быть, все это мне только приснилось? – пронеслось у нее в голове. – Возможно, никакого трупа я не находила и вскрытия его не делала? И ни в какой морозильной камере не лежу, а нежусь в своей постели?»

Чего бы только Линда не отдала, лишь бы это оказалось правдой! Однако почему тогда ощущение тяжести ножа в ее руке было настолько реальным?

Желая убедиться, что это не сон, она прижала большой палец к лезвию и сразу же почувствовала острую боль.