Антуан д'Эстет - Flamma

Павел понял, что его выпроваживают и, покорно поклонившись, со словами…

— Как пожелаете, святой отец.

…ушел.

Оставшись наедине со своими посетителями, Люциус, ничуть от них не скрываясь, отворил проход в потайную комнату и, пригласив их следовать за собой, стал подниматься по неосвещенной винтовой лестнице, на крутых ступенях которой миссис Скин дважды (с громким ворчанием) оступилась, а обессиленный Том так и вовсе чуть было не упал. Однако ни той, ни другому архидьякон даже не подумал помочь: он, молча и не оглядываясь, поднимался вверх, а оказавшись в тайной каморке, с прошлого ритуала пребывавшей в некотором беспорядке, сразу же, не говоря ни слова, опустился перед обитым железом массивным сундуком. И вновь из недр его на свет были извлечены бронзовая маска, кинжал, множество флаконов и склянок, да темного переплета фолиант, не имевший названия, сверяясь с которым Люциус приступил к подготовке нового ритуала.

Через полчаса, закончив приготовления, священник надел маску и, указав Томасу на стол, коротко приказал:

— Ложись.

Больной, коему не без труда удалось сбросить с себя кусок окутывающей его черной материи, послушно взобрался на столешницу и, почти теряя сознание от приложенных усилий, улегся на спину, между расставленными Люциусом флаконами, подсвечником и разбросанным тряпьем для протираний.

Дальнейшие действия архидьякона во всем повторяли предыдущий ритуал: также были пущены в ход смоченные в целебных растворах и смесях куски ткани, сальная свеча и острие тускло мерцавшего в огненном свете кинжала. Однако если манипуляции Люциуса и напоминали былое, то их результат — нет.

— Знай!

Сумеешь ли спасти, иль доведется погубить,

Чашу горькою придется нам испить.

Прозвучал во взволновавшемся разуме священника пророческий голос давно не напоминавшей о себе Маргариты. Такая замена ее песне стала первым отличием от проведенного месяц назад ритуала. А когда Люциус сделал пять уколов кинжалом и колдовскими пасами провел над ранками пламя сальной свечи, произошло и второе: капельки крови не слились чудесным образом в пентаграмму, как это произошло с Тэди Эклипсом, а тонкими струйками стекли вниз живота Томаса, запекшись возле пупка. Соответственно и состояние мальчика не улучшилось, наоборот, его разбили жар и бред. Люциус старался что-то сделать: он продолжал отирать тело Томаса лекарствами и собирать гной, разрывающий изнутри черные язвы, но грязь отчего-то не приставала к тряпицам, а лишь размазывалась по животу больного.

Впрочем, скоро архидьякон прекратил эти бесполезные попытки облегчить состояние больного: бред Томаса привлек его интерес и полностью завладел его вниманием. В полузабытьи мальчик ломано, — где-то не по порядку, где-то сбиваясь, — говорил о том, как сопровождал приемную мать с подложным письмом в Дербишир и как они вместе, по приказанию Мортимера, поили кожевника Скина растворами мышьяка.

Люциус слушал эту недугом вырванную исповедь и краем глаза наблюдал за реакцией на слова мальчика, стоявшей в углу комнаты миссис Скин. Ее лицо не выражало ни страха, ни смущения перед таким разоблачением, ни даже сочувствия к больному или боязни за его жизнь; напротив: она казалась очень довольной, видя состояние мальчика, хотя и тщательно пыталась это скрыть. И Люциус окончательно уверился в том, о чем догадался еще ночью: вдова Скин принесла приемыша в жертву очередному замыслу Мортимера, также, как некогда поступила с мужем.

Но, как бы то ни было на самом деле, телу Томаса Люциус помочь уже не мог, оставалась лишь возможность спасти его душу, и, воспользовавшись тем, что сознание мальчика перед смертью на минутку прояснилось, спросил его:

— Ты раскаиваешься в содеянном?

Но Томас молча отвернулся от священника… и умер… так ничего и не ответив.

***

— Он умер, — через минуту констатировал Люциус смерть мальчика так, чтобы его могла слышать единственная свидетельница неудавшегося ритуала.

Миссис Скин же, услыхав это, вытянулась и через плечо священника взглянула на Томаса, словно бы своими глазами жаждала убедиться в достоверности сказанного; что, впрочем, было нетрудно — бездыханное тело теперь уже бывшего приемыша Скинов, являло собой скорбное, но наглядное и неопровержимое подтверждение.

— Умер, — пятясь к двери, повторила вдова кожевника с почти нескрываемой радостью; а спустя мгновение за спиной архидьякона уже слышались ее быстрые шаги: она торопливо спускалась по лестнице, и ни единого сомнения не возникло у священника в том, что спешит она к Мортимеру.

— Да, — глухо подтвердил он самому себе свое заключение, — умер.

«Значит, небо отвергло его», — пронеслась в голове священника равнодушная мысль мятежного Люсьена.

«Нет», — возразил ему Люциус, — «это он отверг небо».

И священник сам поразился этой поправке: когда-то, приблизительно то же самое, он сказал Филиппу Вимеру, но только теперь понял сколь много эти слова значат. Он порывисто развернулся и, оставив в комнате мертвого мальчика, темный фолиант, чуть окровавленный кинжал и другие свидетельства ритуала, стремительно покинул ее. Затем, не позаботившись даже о том, чтобы задвинуть шкафом потайной проем, оставил позади и келью.

Дело в том, что путь познания привел Люциуса к чему-то еще более утвердившему его решение относительно Мортимера, и, если миссис Скин действительно отправилась к нему, если они что-то замышляют, то для исполнения своего намерения архидьякону нужно было поторопиться.

Пара мощных коней мчала карету архидьякона по улицам полуденного Лондона в сторону «Стар Инн’а», где священник надеялся застать Мортимера, дабы раз и навсегда с ним объясниться. Однако, не преодолев и половину пути, Люциус приказал кучеру остановиться: в только что обогнанной пролетке он заметил миссис Скин и, судя по тому в какую сторону поворачивал ее экипаж, направлялась она отнюдь не в постоялый двор. И после минутного размышления Люциус решил, что правильнее будет следовать за ней, нежели продолжать рассчитывать найти сектанта в «Стар Инн’е».

Так и оказалось. Легкая пролетка вдовы кожевника завезла ее на самую окраину Лондона и в этом, еще год назад выкошенном чумой, безлюдном районе города неожиданно остановилась. Миссис Скин грузно спустилась с подножки экипажа и, пройдя несколько дальше, постучалась в одну из наполнявших эту заброшенную улицу лачужек, дверь которой, как успел заметить Люциус, ей отворил сам Мортимер. Присутствие третьего лица во время беседы с «Отверженным» не входило в планы архидьякона, и посему заходить следом за миссис Скин он не стал. Но и долго ждать священнику тоже не пришлось: вдова не задержалась в гостях у главы секты, и уже через четверть часа пролетка увозила ее прочь от убежища Мортимера.