Тара Бертон - Украденное лицо

– Нет, не хочу знать, – отвечает Луиза.

Хэл протягивает руку и хватает Рекса за локоть.

– Так, а вы знакомы? – Хэл чуть сдвигает язык за щеку. – Или мне вас нужно представлять?

– Хэл, не надо…

Луиза легонько сжимает локоть Рекса, чувствуя себя при этом такой жалкой. Рекс улыбается, а может, кривится.

Их замечает Корделия.

Она неторопливо подходит к ним, чуть покачиваясь на высоких каблуках Лавинии.

– Привет, Рекс, – произносит она низким голосом.

Они жмут друг другу руки.

– Я готова вести себя прилично, – объявляет Корделия, – если и вы тоже.

Хэл хохочет.

– Однако, как вам это понравится, – замечает Рекс.

Хэл поднимает бокал.

– За твою сестру, – говорит он, – которая свела нас всех вместе.

Все чокаются.

Никто не пьет, кроме Корделии, которая закрывает глаза и залпом осушает бокал, а потом морщится.

Йельский клуб похож на свадебный торт – белый, с позолотой, словно глазурованный, с его сводчатыми окнами и белоснежными, словно взбитыми занавесками, которые при каждом дуновении, похоже, взлетают в небо. Здесь очень много людей, которые знают Генри Апчерча, или не знают, но хотят, чтобы люди думали иначе, или которые никогда и не слышали о Генри Апчерче, но хотят бесплатной выпивки.

Луиза пьет. Хэл пьет. И Рекс пьет. И Корделия тоже.

Она пьет больше, чем остальные.

– Не так уж и плохо, – заявляет она после третьего бокала и икает.

Корделия хлопает Рекса по плечу.

– И ты тоже не такой уж плохой, – говорит она. – Я так решила.

Рекс не отвечает.

– Ты дурак, – продолжает она. – Но я тебя прощаю. Не будь Винни моей сестрой, я бы с ней тоже долго не выдержала. – Она улыбается. – Выше голову, Рекс, может, она тебя все-таки примет обратно. Если вообще вернется. С Винни – кто знает? Никогда не знаешь, что она отколет.

Рекс заставляет себя осушить бокал.

– Да, – соглашается он. – Ты права. Никогда не знаешь.

– Идемте, – говорит Хэл. Он кладет Луизе руку на поясницу. – Хочу познакомить вас с отцом.

Генри Апчерч стар.

А еще он тучен.

Он похож на маленьких размеров сферу, приклеенную к шару побольше. Кожа у него на шее обвисает, как у индюка. Он сидит, потому что слишком стар и слишком тучен, чтобы стоять. Он не говорит ни слова.

Сбоку от него торчит Беовульф, а его хрупкая подружка нависает над ними обоими, словно комар. Беовульф с жаром рассуждает об «Умирающей осени», что Луиза уже слышала. Он говорит об известной сцене, когда главные герои пускаются в мордобой, споря о спряжениях латинских глаголов, и подчеркивает, что в сегодняшнем мире, с нынешней щепетильностью и чувствительностью, никто не напишет подобного эпизода и сделает его понятным простонародью (он с нарочитой осторожностью употребляет это слово в среднем роде), поскольку сами-знаете-какие личности переворачивают все вверх дном в поисках гомосексуальности, и нет времени на споры о том, что значит быть мужчиной в классическом понимании этого слова.

Рекс стоит рядом, но не прикасается к Луизе.

Об этом они договорились. Но ей все равно больно.

– Бьюсь об заклад, – шепчет Хэл на ухо Корделии, но так, чтобы слышала Луиза, – что Беовульф Мармонт просто тащится, представляя, как его подружка трахается с темнокожими мужчинами.

– Что?

– Именно так.

– Вы отвратительны.

– Я честен, – возражает Хэл. – Вот такие попадаются мужчины, юная Корделия. Вам лучше сейчас начать познавать нравы мира.

– Я прекрасно знаю нравы мира! – Она растягивает гласные в слове «нравы».

Хэл подливает себе в бокал с шампанским немного виски из фляжки.

– Генри Апчерч просто обожает Рекса. Не так ли?

Луиза толком не понимает, кого Хэл подначивает: то ли Рекса, то ли Корделию, то ли ее.

– Вообще-то это неплохая история, – продолжает Хэл. – Рекс даже не прочитал «Умирающую осень», правда, Рекс? Рекс у нас маленький классицист. Он сорвался на рассуждения о греческих глаголах, когда пришел к нам на чай… Господи, неужели десять лет прошло? О том, что с этимологической точки зрения «субстанция» и «ипостась» имеют одинаковые значения, однако с теологической – означают совершенно разные вещи.

– Верно, – внезапно вступает Корделия. – В Троице присутствует одна субстанция и три ипостаси . – Она икает. – Или там одна ипостась и три сущности ? Я забыла.

Хэл не обращает на нее внимания.

– Это существительные, – тихонько возражает Рекс.

– Генри Апчерч был просто потрясен – он написал тебе рекомендацию в Йель, так ведь, Рекс? Разве ты не потрясающ?

Рекс смотрит на ковры.

– Вот тут на ковре пятно, – произносит он, не поднимая глаз.

– Он все время о тебе спрашивает, – продолжает Хэл. – Каждый раз, блин, когда они с мамой приезжают из Амагансетта. Как там дела у твоего умницы-друга Рекса? Разве он не умница?

– Можно бы надеяться, – говорит Рекс, – что в таких дорогих заведениях ковры все-таки, блин, чистят.

Он резко вздергивает голову.

– Пойду покурю, – произносит он.

Луизе вслед за ним нельзя.

– Возьму еще один, – говорит Корделия.

И медленно уплывает.

И вот Луиза знакомится с Генри Апчерчем.

Хэл подводит ее к нему, как только отпускают Беовульфа.

– Луиза Вильсон, – начинает Хэл каким-то завывающим тоном, в искренности которого Луиза так и не может удостовериться, – станет одной из великих писательниц нашего поколения.

С огромным усилием Генри Апчерч приподнимает голову.

– Меня зовут Луиза Вильсон, – говорит Луиза.

Она протягивает руку. Он выглядит очень смущенным, так что она хватает его ладонь, вялую и дрожащую, и крепко жмет ему руку. Смотрит ему прямо в глаза.

– Я пишу для «Нового мужененавистничества», для «Белой цапли» и для «Скрипача».

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Голова у него чуточку подергивается. Он пускает слюну. Поначалу Луизе кажется, что он кивает, но это всего лишь дрожь.

– Луиза ищет представителя, – продолжает Хэл. Он по-прежнему улыбается, словно даже не замечает, что у его отца на галстуке скапливается слюна.

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Глаза у него остекленевшие. Ни на кого из них он не смотрит.

– Я собираюсь отправить ее отобедать с Найалом Монтгомери, хорошо?

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Он пускает слюни себе на галстук.

– Это у него манера такая, – объясняет Хэл. – Всем известно, что по-настоящему влиятельные люди не разговаривают . Это означает, что всем нужно по-настоящему попотеть, чтобы его растормошить. Найал Монтгомери – его агент. Друг семьи. Мы отправляемся к нему завтра на рождественский обед. Я замолвлю за вас словечко.

– Почему вы так обо мне радеете?

– Потому что вы в теме, – отвечает он.