Нельсон Демилль - Реки Вавилона

Ни Хоснер, ни Бург не сожалели о таком быстром свертывании этой демократической процедуры. Они понимали, что в случае голосования может пройти предложение министра иностранных дел о бегстве из Вавилона, а подобный исход закончится катастрофой. Ариэл Вейзман не был Моисеем, и воды Евфрата не разверзнутся, чтобы поглотить армию Риша. И если Хоснер и Бург были в чем-то едины во мнении, так это в том, что успешное ведение войны слишком важный вопрос, чтобы отдавать его на откуп политикам.

Ахмед Риш и Салем Хамади провели остатки своих людей через ворота Иштар, потом вверх по Священной дороге до храма богини Нинмех, где они свернули на запад в направлении Греческого театра. Они прошли по руслу древнего канала, миновали внутреннюю городскую стену. Примерно через километр ашбалы перебрались через внешнюю стену и двинулись на север, к Северной крепости.

Риш подошел к Хамади и заговорил, наклонившись к его уху:

— Мы проникнем прямо в центр их обороны, а они и не заметят этого.

— Да. — Хамади прислушался к дувшему с холмов ветру. Они продвигались с подветренной стороны стены, и все равно там, где высота руин не превышала двух метров, песок и пыль заставляли кашлять тяжело дышавших людей, которые старались не отставать от Риша. — Нам надо идти помедленнее, Ахмед.

— Нет. Ветер может прекратиться в любой момент.

Хамади оглядел своих людей. Многие из них были перевязаны, некоторые хромали. Совершенно ясно, что это уже не абсолютно дисциплинированное и надежное войско. Хамади понимал, что, если атака не удастся, они взбунтуются и поубивают своих командиров. А если атака увенчается успехом, они искромсают всех израильтян, и никаких заложников не останется. А без заложников у них с Ришем не будет аргументов для ведения переговоров. Хамади отдавал себе отчет в том, что в любом случае для них с Ришем все кончено. А вот Риш, похоже, этого не понимал, но у Хамади не было желания говорить с ним на эту тему.

Риш ускорил шаг, то же самое сделали и ашбалы. Теперь они почти бежали, и у Хамади возникло такое чувство, что все они торопятся навстречу своей судьбе, навстречу столкновению с историей, навстречу своей участи, навстречу конфликту, который будет влиять на отношения между евреями и арабами еще лет десять, а то и больше. Последние двадцать четыре часа Хамади внимательно слушал «Радио Багдада» и знал, что если они пока не добились других успехов, то, по крайней мере, поставили под серьезную угрозу проведение мирной конференции. И все же возможность изменения хода истории блекла по сравнению с личными страстями и побуждениями. Хамади представил себе Хоснера обнаженным, стоящим под палящим солнцем возле Льва Вавилона. Он вспомнил свое ощущение, когда его руки коснулись кожи Хоснера. Хамади переполняло желание изнасиловать этого еврея… унизить его, а потом подвергнуть пыткам и изуродовать.

После совещания, которое проводил министр иностранных дел, Хоснер вышел на воздух, и тут же на него налетел шерхи. Песок бил в лицо, ветер трепал изодранную одежду.

Он нашел Каплана на позиции, которую прежде занимал Брин. Ночной прицел от винтовки был теперь переставлен на автомат «АК-47», но в такую бешеную ночь от него было мало толку. Раненого Каплана трясло от высокой температуры, но он настоял, чтобы его отправили сюда, потому что лучше всех умел обращаться с ночным прицелом.

Ноеминь Хабер глядела поверх бруствера, пытаясь различить какое-нибудь движение в пыли. Ее лицо закрывал новомодный шлем от ветра. Защитники холма делали такие шлемы из плексигласа, вынутого из иллюминаторов «Конкорда», обкладывали края поролоном из сидений, и такие шлемы защищали лицо от песка, как маска ныряльщика от воды. Шлем держался на ее голове с помощью эластичной ленты.

Хоснер опустился рядом с Капланом.

— Понимаешь, в такую бурю им нет смысла ждать захода луны.

— Понимаю. — Каплан хорошо знал Хоснера, знал интонации его голоса, манеры, он понял, что ему предстоит услышать что-то, и это что-то будет мало приятным.

— У нас больше нет ни постов наблюдения и подслушивания, ни средств раннего обнаружения. Мы слепы.

— Да, это верно. — Каплан уже начал догадываться, куда клонит Хоснер.

— Но, как говорят, лучшая оборона — это нападение. Мы сами должны напасть на них. Как прошлой ночью.

— Да.

Хоснер вышел к нему из темноты, словно Ангел Смерти. И Каплан понял, что ему предстоит умереть.

— И, если мы не сделаем этого, они выскочат на нас прямо из пыли и окажутся на вершине, прежде чем мы сумеем что-либо предпринять. Посмотри сам.

Каплан послушно взглянул вниз. Видимость за пределами периметра была не более пяти метров. Его охватило нехорошее предчувствие, почти паника, и он еще сильнее сжал автомат. Его переполняло импульсивное желание рвануться в темноту, рассечь ее своим телом и посмотреть, что творится на склоне.

— Ну, что ты там видишь, Моше? Что там?

— Не знаю.

— А не хочешь узнать?

Каплан не ответил.

Хоснер подождал, потом продолжил объяснять ситуацию.

— В сложившейся ситуации самым лучшим военным решением будет послать на склон людей и устроить засаду. Я бы расположил ее возле внешней стены. По пути сюда от ворот Иштар ашбалы вынуждены будут пойти вдоль этой стены. А засада не только нанесет им урон в живой силе, но и предупредит нас о нападении. — Он вздохнул. — Но Бург отказывается рисковать людьми и распылять силы. Это субъективное решение, однако я вынужден с ним согласиться. — Хоснер помолчал. — Но, с другой стороны… с другой стороны, если один человек с автоматом и несколькими сотнями патронов заляжет там, где арабы пойдут вдоль стены, он сможет уложить десяток из них, прежде чем они откроют ответный огонь. — Хоснер снова помолчал. — Понимаешь?

Прикрывая ладонями огонь, Хоснер закурил сигарету и протянул ее Каплану. Тот никогда не видел и даже не слышал о столь дружеском жесте со стороны Иакова Хоснера.

Каплан сделал затяжку, но сигарету не вернул.

— Я… я думаю, вы правы… если только они уже не находятся на середине склона.

— Да, это так, — согласился Хоснер. — И наверняка у подножия холма оставлены часовые. Но один человек без труда сможет проскользнуть мимо них в темноте.

Каплан не сомневался, что в случае необходимости Хоснер сам бы отправился в засаду. И, если он решил не идти сам, значит, посчитал, что для него более важно выполнять свои обязанности на холме. Но у Каплана было страстное желание дожить до глубокой старости, а Хоснер пытался поставить крест на этом желании.

— У человека, который отправится туда, чертовски мало шансов вернуться назад.

— Чертовски мало.

— Особенно если рана ограничивает его подвижность.