Джонатан Келлерман - Дочь убийцы

Моя лучшая подруга – я сама. Я не знаю, что такое одиночество.

– Я готова к следующему уроку, – сказала девочка.

Прожив на этой земле почти тринадцать лет, Грейс усвоила, что доверие ничего не значит и доверять можно только себе. Но вот что странно: Малкольм и Софи как будто доверяли ей. Не заставляли ее есть то, что она не любит, не указывали, когда ей ложиться спать и когда вставать. Хотя, если честно, в этом не было необходимости. Блейдс просыпалась раньше них и читала в постели, а когда уставала, то просто говорила им об этом, шла в свою комнату и читала, пока не заснет.

В первую ночь Софи спросила, хочет ли Грейс, чтобы ее укладывали спать. Рамона тоже спросила об этом один раз, после чего просто приходила каждый вечер, а Софи, вероятно, имела в виду, что не хочет этого делать, а просто соблюдает вежливость.

Поэтому Грейс, не желая доставлять ей неудобства, ответила:

– Нет, спасибо, все отлично.

Она не кривила душой. Девочка наслаждалась тихой, роскошной комнатой, в которой ей позволили жить. Хотя иногда она и не возражала бы, если б ей подоткнули одеяло и пожелали спокойной ночи.

– Как хочешь, дорогая, – сказала Софи, и Грейс легла спать сама.

Судя по всему, профессор – легкая работа. Малкольм ездил в университет, но не слишком рано, а иногда возвращался домой засветло. Бывали дни, когда он оставался дома, работал в своем обшитом деревянными панелями кабинете, читал и писал.

«И я бы хотела такую работу», – думала Грейс.

Софи тоже была профессором, но никуда не ездила, а просто возилась в доме, готовила для себя и для приемной дочери и руководила Аделиной, милой, но не говорящей по-английски женщиной, которая приходила убирать два раза в неделю, работая молча и усердно. Кроме того, она ездила на «экскурсии» по магазинам, и это могло означать все что угодно, от покупки продуктов до возвращения домой с коробками и пакетами одежды для себя и для Грейс.

Вероятно, Софи делала какую-то работу, потому что у нее был свой кабинет – маленькая комната рядом с их с Малкольмом спальней, без панелей на стенах, лишь с письменным столом и компьютером. На его белых стенах не было никаких украшений, если не считать картин с цветами. Когда Софи уходила туда, то оставляла дверь открытой, но сидела там часами, читала и писала, обычно с фоном из тихой классической музыки. Если ей приходили письма, на них значилось: «Профессору Софии Мюллер» или «Софии Мюллер, доктору философии».

Но Блейдс тоже читала и писала – неужели профессорская работа действительно такая легкая? Она приходила к выводу, что ей тоже следует выучиться на настоящего профессора.

Через три месяца после появления в доме Грейс Софи раскрыла ей свою тайну.

– Вероятно, ты удивляешься, почему я все время дома, – сказала она.

Девочка пожала плечами.

– В следующем году я вернусь в университет и буду, как Малкольм, преподавать, руководить аспирантами. А пока у меня творческий отпуск – такая особая привилегия для профессоров. Вместе с постоянной должностью – когда университет хочет нас удержать, – мы получаем право на годичный отпуск один раз в семь лет.

– Как суббота, – сказала Грейс.

– Что?

– Шесть дней работаешь, седьмой отдыхаешь [15].

– Совершенно верно, – улыбнулась Софи. – Идея та же. Конечно, предполагается, что я буду не бездельничать, а заниматься самостоятельными исследованиями. Это мой второй творческий отпуск. Во время первого мы с Малкольмом болтались по Европе, и я сочиняла статьи, которые никто не читал. Но теперь я стала старше и предпочитаю в основном сидеть дома и получать за это деньги. Ты меня не выдашь, правда? – Она засмеялась.

– Я сохраню тайну, – поклялась Грейс. – Но вы читаете и пишете.

– Я пишу книгу. Якобы.

– О чем?

– Вряд ли она войдет в список бестселлеров, дорогая. Как тебе такое запоминающееся название: «Закономерности группового взаимодействия и флуктуации занятости у молодых женщин, вступающих во взрослую жизнь»?

Как будто на иностранном языке, подумала девочка, – такую книгу она никогда не купила бы.

– Довольно длинное, – сказала она вслух.

– Слишком длинное. Может, нужно было назвать ее «Цыпочки и тусовки».

Теперь пришла очередь Грейс рассмеяться.

– Меньше всего меня беспокоит название, – сказала Софи. – Для меня это настоящая мука. Я не обладаю литературным талантом, как Малкольм… Что ты хочешь на ужин, дорогая?

Задания, которые приносил Блюстоун, все время усложнялись. С началами математического анализа Грейс понадобилась помощь, и он сумел все понятно объяснить. «Его студентам повезло», – подумала она.

Почти весь остальной материал был легким, и мозг притягивал его, как магнит – железо.

Жизнь в большом красивом доме была по большей части тихой и мирной: все читали, писали, ели и спали. К Малкольму и Софи никогда не приходили гости, и сами они тоже никуда не ходили и не оставляли Грейс одну. Время от времени приезжал худой седовласый мужчина в костюме, который садился на кухне вместе с хозяевами дома и изучал какие-то бумаги.

– Наш юрист, – объяснил Блюстоун. – Его зовут Рэнсом Гарденер. Вопреки своей фамилии – «садовник» – он выращивает только гонорары.

Время от времени Гарденер появлялся с молодым человеком, которого звали Майк Либер. В отличие от юриста, строгого на вид и в неизменном костюме, у Либера были длинные густые волосы и борода, одевался он в джинсы и рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами, и почти всегда молчал. Но когда он говорил, все его внимательно слушали.

Малкольм и Софи так и не объяснили, кто он такой, но после его визитов они становились необычно серьезными и в то же время расслабленными. Как будто только что успешно сдали сложный экзамен.

Примерно два раза в месяц Блюстоун и его жена водили Грейс в шикарные рестораны, и девочка надевала одежду, которую покупала для нее Софи и которую она сама ни разу не выбирала.

Грейс соглашалась попробовать новую еду, которую предлагали ей приемные родители. Даже если что-то выглядело неаппетитно, она не возражала, а, наоборот, с улыбкой говорила:

– Да, пожалуйста. Спасибо.

То же самое и с одеждой. Ее доставляли в тонкой оберточной бумаге с эмблемой магазинов, которые, по всей видимости, были дорогими, а некоторые из них имели французские названия, и девочка понимала, что Софи тратила много времени на их поиски.

Грейс относилась к эти нарядам как к карнавальным костюмам. Наряжаться для роли Хорошей Девочки. Время от времени она задумывалась, когда закончится этот спектакль, но от долгих размышлений на эту тему у нее начинал болеть живот. Грейс гнала из головы подобные мысли и пыталась сосредоточиться на том хорошем, что происходило с ней сейчас. Иногда от этих усилий болела голова.