Валентен Мюссо - Женщина справа

— Вам остается только сказать ей всю правду.

— Эбби мне больше не доверяет, а когда теряете чье-то доверие, быть честным без толку. Я как Эдди Ковен: невиновный, который умирает со страха и выглядит совсем как виновный.

— Вы совершенно ни в чем не виноваты! По-моему, надо как можно скорее связаться с «Нью-Йорк таймс», чтобы передать им наши записи, свидетельские показания, не забывая о досье из ФБР. Это позволит нам, как вы говорите, возобновить контроль.

— Напротив, досье создает видимость, что ФБР провело настоящее расследование. Имеется даже фоторобот мужчины из «Голубой звезды». Идти всех убеждать, что это был федеральный агент… Нет, это слишком рискованно. Какой смысл добровольно бросаться в пасть газетчикам?

— В «Таймс» не упоминается мое имя. Ваш приятель… надеюсь, вы его ему не назвали?

— Нет, не беспокойтесь.

— Начиная с этой минуты я сам не принимаю звонки. Пусть Глория фильтрует все входящие.

— Не особенно обнадеживайтесь, в конце концов, они все равно вас найдут.

— Возможно, но выиграть немного времени все равно будет неплохо.

— Оставляю вас, Хэтэуэй, я должен позвонить Катберту. Он у меня так просто не выкрутится!

— Не хотелось бы мне быть на его месте… Удачи, киношник!

Я снова повернулся к компьютеру и вызвал Катберта. И совсем не удивился, когда он сразу же мне ответил.

— «Нью-Йорк таймс», Катберт! Что за дерьмо! — воскликнул я, даже не поздоровавшись.

— Не буду отпираться, виновен на все сто процентов.

— Как ты мог выкинуть такую штуку? В глубине души я надеялся, что ты таки здесь ни при чем…

— Ты что, выпил?

— Ты хочешь сказать: вне себя от ярости?!

— Уверяю тебя, что с первого взгляда все против меня, но, пожалуйста, позволь мне объяснить…

— У меня нет никакого желания тебя слушать. Я устал, Катберт! Устал от этих последних недель и от этого дьявольского расследования, которое пускает под откос всю мою жизнь. Я не знаю, когда в последний раз у меня была спокойная ночь. Я на пределе!

Руки у меня так дрожали, что я опасался, что не смогу держать мобильник возле уха.

— Я не предал тебя, старик, напротив, я хотел тебе помочь! Я тогда ясно почувствовал, что ты в полнейшей дыре. Я подумал, что надо заставить тебя отреагировать и дать толчок твоему расследованию. Попробуем увидеть плюсы этой ситуации: эта статья сейчас даст тебе невероятное освещение в средствах массовой информации. Как по волшебству перед тобой откроются двери! По всей стране журналисты подхватят эстафету и начнут копаться в этом деле, используя недоступные тебе средства.

Все это практически слово в слово повторяло тот припев, которым воспользовался Хэтэуэй.

— Сейчас я загнан в угол, поставлен перед необходимостью предоставить доказательства, которых у меня нет.

— Людям наплевать на доказательства! Чего они хотят — это чтобы им дали возможность помечтать, чтобы им рассказывали захватывающие истории. Уж ты-то должен это знать… Публика будет на твоей стороне, на это можешь твердо рассчитывать.

— Публика — может быть, но полицейские вряд ли удовольствуются несколькими подозрениями! Особенно если я заявляю, что их расследование было проведено шаляй-валяй.

— Хоть немного подумай о своей карьере, Дэвид! Ты сейчас привлечешь внимание самой широкой общественности! Тебе больше не придется править всякие дебильные сценарии. Эта история поможет тебе снова оказаться на коне!

— И тебе по той же самой причине.

— О своих интересах я не думал ни одного мгновения.

— Черт! Речь же идет о моей матери! Думаешь, мне хочется оказаться на коне, используя историю ее исчезновения? Это было бы все равно что плюнуть на ее память. Она мертва, Катберт, без сомнения, убита этим чертовым психом, который проскользнул у полиции между пальцев!

— Прости, но я все равно думаю, что тебе была необходима шоковая терапия, чтобы не пойти ко дну. Я действовал как друг, вот и все.

Мне больше не хотелось нападать на Катберта. В конце концов, я тоже за минуту его предал, приняв предложение Кроуфорда.

— Ладно, проехали, в любом случае что сделано, то сделано. Я тебе позже перезвоню. А пока что больше ничего обо мне не говоришь, вообще ничего, понятно?

Кошмар для меня начался в конце дня, когда я имел несчастье ответить на звонок с незнакомого номера. Это был журналист «Ю-эс-эй тудэй», который предложил эксклюзивный контракт: публикация всех моих материалов расследования по этому делу с размещением на первой полосе, а также интервью на моих условиях. Поскольку практически ни у кого не было номера моего мобильника, я снова разозлился на Катберта, которому приспичило разослать его по всем редакциям страны. Я отказался подтвердить содержимое статьи в «Нью-Йорк таймс», но у меня сложилось впечатление, что я говорю в пустоту. Столкнувшись с неуместной настойчивостью журналиста, я был вынужден разъединить вызов, оборвав разговор на полуслове.

И с тех пор звонки не прекращались, заставив меня перевести телефон в беззвучный режим. Совершенно остолбеневший, я наблюдал, как там накапливаются сообщения. Некоторые из них я случайно слышал. В общем и целом те же самые предложения: наивыгоднейшие контракты, просьбы об интервью, прямой эфир на «Фокс Ньюс» с Биллом О’Райли … [93] Уильям Джеймс O’Райли (р. 1949) — один из знаменитых современных телевизионных политобозревателей США.

Я не мог противиться искушению покопаться в интернете, чтобы оценить размеры бедствия. Вечером пять ежедневных газет почти слово в слово перепечатали статью из «Таймс». Я воспользовался этим, чтобы заодно проверить электронный почтовый ящик: десять новых писем, большинство из которых было от тех же самых журналистов, которым я не ответил. На этот раз вины Катберта не было: адрес значился на первой странице моего официального сайта. Я просматривал ящик более чем регулярно. Но до тех времен, когда после выхода «Дома молчания» я копошился, погребенный под лавиной восторженных писем, было еще далековато.

Также я получил эсэмэску от Эбби:

«Мэрил показала мне статью. Все хорошо?»

«Я здесь ни при чем, я этого не хотел. Можно тебе позвонить?»

«Завтра, хорошо?»

«Я думаю о нас… и о малыше».

Первая часть фразы шла от сердца, вторая, мягко говоря, не соответствовала действительности. Сама мысль, что младенец, у которого будут мои гены, в один прекрасный день выйдет из живота Эбби, казалась мне совершенным безумием. Всякий начинающий сценарист сперва постигает разницу между настоящим и правдоподобным: то, что происходит в реальном мире, на большом экране смотрится не особенно достоверно. В этом у меня был свой горький опыт: то, что происходило со мной, было правдой, но будущее продолжало оставаться неправдоподобным.