Алисия Оуэлл - Высшая справедливость. Роман-трилогия

— Ладно, лежите. Но мне все равно придется вас осмотреть… позднее. Что-нибудь беспокоит?

Вик прижал руку к груди и закашлялся:

— Душит.

— Это нервное. Я назначу успокоительное.

— Уколов… не надо… — попросил Вик.

— Пожалуйста: могу дать в таблетках, — согласился доктор, — только будет не так эффективно.

От таблеток не то чтобы полегчало, а наоборот: руки и ноги стали как ватные, и затошнило. Ко всему прочему, Вик потерял ориентацию во времени, не представляя, сколько еще осталось — может, часы, может, минуты. Для него теперь, все равно что для твари бессловесной, не существовало ни прошлого, ни будущего, а было одно только здесь и сейчас.

Вновь возник доктор, заставив на этот раз подняться и раздеться. Выслушал стетоскопом грудь и спину, измерил давление, провел ладонью по коже, пощупал бицепсы, велел сказать «а-а», снова уложил, усердно помял живот и в конце осмотра заглянул даже в трусы.

— Все на месте? — вяло спросил Вик, удивившись, что способен еще острить.

Сразу за доктором вырос священник, особенно зачастивший последние дни. А из-за его спины уже нетерпеливо выглядывал, ожидая своей очереди, начальник тюрьмы…

— Не делай этого, прошу тебя! Не делай того, о чем минуту спустя ты горько пожалеешь. Дай его сюда. Дай мне пистолет…

— Виктор Дэниэл Дадли, признаете ли вы себя виновным в убийстве Грейс Хейворд Дадли, совершенном шестого мая 200* года?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

Утром Кристофер Литгоу, переполненный информацией и готовый к новым свершениям, спешил к вызвавшему его начальнику.

«Что-то стряслось…» — понял Крис, едва переступив порог кабинета.

Шеф сидел, опустив руки на стол, и смотрел прямо перед собой, никак не реагируя на появление помощника. Он производил впечатление не только что вернувшегося из отпуска человека, а тяжелобольного, которому объявили фатальный диагноз. Кристофер остановился посреди кабинета, нерешительно поглядывая на шефа.

Прошла минута-другая, прежде чем О’Брайан поднял голову — взгляд у него был растерянный. Он молча кивнул Литгоу на стул.

— Я чувствую себя так, будто меня подставили… Да так оно и есть… — проговорил Брендон. — Конечно, никто не обязан был действовать по моей указке… но все же… Я считал, что слово главного прокурора чего-нибудь да стоит! — Он снова замолчал, остановив на Кристофере неподвижный взгляд.

Тот сидел зайчиком, еще не понимая, что случилось, и быстро перебирал в уме возможные варианты.

— Вы же знаете, — мертвенным тоном произнес О’Брайан, — пока я был в отъезде, они казнили Дадли.

Литгоу вздохнул и виновато опустил глаза.

— Наверное, я слишком много взвалил на себя… и потому положился на одно лишь обещание… Теперь я задаюсь вопросом: «А если бы на его месте был мой сын?» Мальчишка вдвое моложе меня… — О’Брайан остановился и нервно закашлялся. — Что ж? Отныне они могут спать спокойно: Всемогущий и Справедливый Закон исправно защитил их, избавив от зловещего ужаса дышать с Виктором Дадли одним воздухом!

Кристофер чуть не улыбнулся на эти слова: ему очень нравилось профессиональное умение Брендона говорить «как по писаному» — оно так эффектно выглядит в завершающих речах в суде! — и пожалел, что шеф ограничился сейчас лишь одной фразой.

— Я думаю… если разговор шел только об отсрочке… — вставил он, — то не лучше ли быстрая смерть, чем десять-пятнадцать лет в ее ожидании?

— Можно сказать, что вы мыслите верно, коллега, — на удивление спокойно ответил Брендон, но Крис уже понял, что это затишье перед бурей. — Но давайте проследим путь, который проходит преступник, оказавшись за решеткой. Он, как часто это бывает, совершает преступление в юности, лет двадцати от роду, а то и меньше — чаще под воздействием наркотиков, либо на фоне регулярного их употребления, — затем всю сознательную — в прямом смысле, то есть уже без наркотиков — жизнь он проводит в тюрьме. А десяток лет в строгой изоляции — это действительно целая жизнь! Жизнь, которая проходит в непрерывном ожидании казни, с неотвязной мыслью, что смерть уже не за горами. За это время он успевает не единожды испытать и потерю надежды, и ее воскрешение. И вот зрелому человеку лет тридцати пяти сообщают, что с его делом в конце концов разобрались, и пришел черед заплатить по счету. Ему и так крупно повезло, ведь он получил — пока Правосудие сомневалось — столько лет форы! Когда он отдаст свою жизнь как долг , все вокруг наконец будут удовлетворены. И в первую очередь — алчущие мести родственники жертв. Не понимаю только: неужели эта смерть примирит их с Богом, с Судьбой? Сделает счастливыми?!

— Большинство рассматривает смертную казнь в качестве превентивной меры, — уточнил помощник.

— Не как наказание, а как средство предупреждения преступности… — автоматически распространил его слова Брендон. — Но ведь это чудовищно, Литгоу! Мистера Стоуна, застрелившего мистера О’Нила, приговаривают к смерти за совершенное преступление, а не для того, чтобы он в будущем не застрелил мистера Джонса или миссис Хьюз! А множество людей — включая и облеченных властью — не видят здесь никакой разницы! Наоборот — считают, что в том только и состоит смысл смертной казни! В их системе взглядов изначально постулируются два положения. Первое: один человек — при определенных обстоятельствах — не может и не должен прощать другого, прощение не безгранично и допустимо лишь до известных пределов, а всепрощение — невозможно, потому как это уже Богово! (À propos, [24] À propos ( фр.) [а пропó] — кстати. если «Бог простит…», то тогда уж и «Бог покарает»?) И второе: человек, совершивший особо тяжкое преступление, исправлению не подлежит. Ничто уже и никогда — ни люди, ни среда, ни время — неспособны его изменить! Что, по-вашему, из этого вытекает? — Кристофер приосанился, собираясь ответить, но Брендон продолжал дальше: — Никого не волнует, что осужденный, за убиением которого они будут ревностно следить, может быть уже совершенно другим… Ведь преступник не только ел, пил и испражнялся все эти долгие годы. Он был заперт наедине с самим собой, а потому обречен на постоянную мыслительную деятельность. Даже если он так же плюет вам в лицо и кричит, что ни в чем не раскаивается, что, окажись на свободе, убьет вас при первой же возможности. Все равно… я знаю: эти годы не прошли даром. В таких условиях трудно не измениться! Речь не о том, что преступник полностью переродился — хотя и такое вероятно — и его пора отпускать на волю. Но жить, каждый день ощущая над собой карающий меч Правосудия, — само по себе жесточайшее наказание! Поэтому, хотим мы этого или нет, но перед нами уже иной индивидуум. Получается что-то вроде судебной ошибки — одного человека наказывают за грехи другого! И наша с вами задача, Литгоу, — костьми лечь, но не дать этой ошибке случиться! — Брендон глубоко вдохнул, потянув вниз узел галстука.