Либба Брэй - Логово снов

– О! О, дружочек, ну ты что! – Генри обнял ее за плечи, и она вся одеревенела под его касанием.

– Ой, прости, – спохватился он, отпуская ее. – Ты прям вся сама не своя. Как насчет чашки горячего шоколада, а потом уже домой, а? Ты же любишь какао?

– Я в порядке. Просто покажи мне, где тут автобус.

– Ты знаешь, у меня твердое правило: я никогда не пью шоколад в одиночестве. Мне религия запрещает.

– А у тебя, стало быть, и религия есть? – фыркнула Лин.

– Ну… нет. Практически нет. Но если бы да, такова была бы первая заповедь.

Лин вытерла глаза тыльной стороной руки и искоса глянула на Генри. Он стоял рядом в своем твидовом пальто: хрупкие плечи вздернуты аж до ушей, толстый клетчатый шарф вокруг шеи, ее сумочка болтается на изящных пальцах – весь такой рождественский подарок, только оберток многовато. Выглядел, надо сказать, совершенно нелепо – она бы и рада была рассмеяться, да только вместо этого слезы текли и текли.

Совсем недавно, в кино, ее переполняло ощущение чуда – весь этот мир атомов… и перемен… и возможностей… Теперь он в одночасье стал совсем другим, и этот новый мир ей не нравился. Снег продолжал сеять с небес, облепляя их мокрыми хлопьями.

– Ладно. Одно горячее какао, – сурово сказала Лин, забирая у Генри сумочку. – Если только найдешь место, куда меня пустят.

Она кивнула на «Китайцам вход воспрещен».

– О, не волнуйся, я знаю как раз нужное место, – сказал Генри и галантно предложил ей руку колечком.

– Прости, что это всего лишь чай, – сказал он. – Но он, по крайней мере, горячий.

Они сидели за крошечным столиком с мраморной крышкой в подвальном баре на узкой улочке в Гринвич-Виллидж. Лин дула на почти кипящий чай и подозрительно оглядывалась на красные обои, больше подходящие борделю, чем чайной; на женщин с коротко остриженными волосами и в не слишком-то женственных костюмах… на мужчин, сидящих как-то очень близко друг к другу…

– Что это за место? – прошептала она после долгого, неудобного молчания.

– Безопасное прежде всего, – отвечал Генри, наливая себе в чай молока. – Почему ты мне раньше не сказала правду?

– Не хотела, чтобы ты меня жалел. Хватит с меня зевак, которые таращатся на мои ноги с ужасом. Или с тем, что у них сходит за сострадание.

Она попробовал хлебнуть чаю: он все еще был слишком горячий.

– Просто… в мире снов я такая, какой была всегда. Я могу бегать и танцевать. Я там сильная. Не как тут. Не хотела, чтобы ты видел меня такой – слабой.

– Дорогая, ты можешь быть какой угодно, но вот слабой – уволь. И как давно ты уже… – Он умолк, не найдя слова.

– Калека? Раз уж мы об этом все равно заговорили, нет смысла миндальничать, – отрезала Лин. – Не так уж давно. C октября.

– И ты всегда?..

– Это был детский паралич, – твердо сказала она.

Генри кивнул.

– Мне очень жаль, – сказал он, помолчав.

– Почему? Ты здесь совершенно ни при чем.

– Нет. Но мне все равно очень жаль. Это ужасно несправедливо.

– А никто и не обещал, что жизнь будет справедливой. Именно поэтому я и люблю мир снов. Это единственное место, где я чувствую себя собой. Где я свободна.

– За это я выпью, – сказал Генри, поднимая свою чашку и делая глоток. – За место, где мы можем быть свободны!

Двое джентльменов за крайним столиком встали и пошли танцевать: сплетенные пальцы, щека к щеке. Лин очень старалась не пялиться на них и надеялась только, что ее дискомфорт не слишком бросается в глаза.

– Кстати, о свободе… – сказал Генри и как следует набрал воздуху в грудь. – Раз уж мы решили поговорить начистоту… я хочу рассказать тебе всю правду о Луи.

Сердце у него забилось быстро-быстро. Ну почему просто побыть собой с другим человеком куда ужаснее, чем все, что ты можешь навоображать себе во сне?

– Когда я сказал тебе, что Луи мой друг, это была… не совсем правда. Он больше, чем просто друг. Он единственный человек, которого я в жизни любил. Он… он мой возлюбленный.

Генри откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди; физиономия его приобрела запальчивое выражение.

– Вот. Не стесняйтесь, мисс Чань. Что вы имеете мне сказать по этому поводу?

Генри… И Луи… Любовники… Ну, да, это немножко шокировало, но, c другой стороны, объясняло очень много того, что иначе смысла категорически не имело, но что Лин все равно чувствовала где-то там, в глубине души. Много лет назад до нее доходили какие-то обрывки слухов про дядю Эдди и про то, почему он так никогда и не женился. Все дело было в его друге, которого звали Фухуа. Поговаривали, что они друг другу ближе, чем братья. Они действительно всюду ходили вместе… но потом Фухуа арестовали за азартные игры, и на допросе выяснилось, что он въехал в страну незаконно, выдав себя за другого. Сделать ничего было нельзя. Не прошло и недели, как его выслали обратно в Китай с запретом когда-либо появляться на американских берегах. Дядино сердце было разбито… По крайней мере, так сплетничали.

– Это правда? – спросила Лин у мамы уже сильно позднее.

В те дни она еще всем делилась с мамой.

Та ужасно расстроилась.

– Ужасно говорить такие вещи о собственном дяде, Лин!

– Почему? – Щеки у Лин запылали от стыда, причины которого она сама не понимала.

– Потому что это… противоестественно – когда двое мужчин вместе. Грех это. Спроси отца Фому, он тебе все объяснит. И никогда больше не говори этого о дяде, дочка.

По правде сказать, Лин было все равно, правда эта история или нет: ее ужасно огорчало, что ее любимый дядя несчастлив. Как бы там ни было, после маминых разъяснений идея пустила корни у нее в голове: то, о чем шла речь, неправильно и греховно. И ставить эту мысль под сомнение ей до сих пор не приходилось – ни разу. Но Генри не был неправильным. Ну, да, иногда шутил, когда надо бы сохранять серьезность, – но он был добрый! Возможно, она не вполне понимала, как и чем он живет – точно так же, как не понимал он ее, – но там, в мире снов, они всю дорогу были честны друг с другом. Генри ей нравился – и Луи тоже. За свою жизнь она немало говорила с мертвыми, и ни разу никто из них ни словом не обмолвился, что любовь может быть грехом. Пока священники не докажут свою точку зрения, она, уж простите, будет ставить мнение мертвых выше мнения священников.

– Очень хорошо, – сказала она наконец.

Брови Генри полезли на лоб.

– И это все? Просто «очень хорошо»?

Лин погрела ладошки о теплые чашечные бока.

– Ага.

– Странный ты человек, Лин Чань, – Генри потряс головой с выражением видимого облегчения на лице.

– У меня никогда не было друга вроде твоего Луи. У меня вообще на самом деле никогда не было друзей.

– …зато теперь есть.

– Ты это говоришь только потому, что тебя приучили быть вежливым? Или ты правда так думаешь? – окрысилась на него Лин. – Только сделай милость, скажи правду, а не то, что привык.