Дэн Браун - Инферно

Лэнгдон сомневался, что в данный момент он был таким.

Тем не менее, он принялся за работу.

За триста километров впереди несущегося поезда, на якоре в Адриатическом море по-прежнему стояла яхта «Мендасиум». Находившийся на одной из нижних палуб помощник Ноултон услышал тихий стук костяшек о стену своей застеклённой каюты и нажав кнопку под рабочим столом, превратил непрозрачное стекло в прозрачное. По ту сторону материализовалась невысокая смуглая фигура.

Хозяин.

Он выглядел мрачным.

Без единого слова он вошел, запер дверь каюты и щелкнул переключателем, который снова превратил стеклянную комнату в непрозрачную. От него пахло алкоголем.

— Видео, которое оставил нам Зобрист, — сказал хозяин.

— Вы уверены, сэр?

— Я хочу видеть его. Сейчас.

Роберт Лэнгдон наконец закончил расшифровывать и переносить спиральный текст с посмертной маски на бумагу, и они могли проанализировать его более тщательно. Сиенна и доктор Феррис столпились поблизости, стараясь помочь, а Лэнгдон приложил все усилия, чтобы не обращать внимание на продолжающееся почесывание Ферриса и его затрудненное дыхание.

Он в порядке, — сказал себе Лэнгдон, сосредотачивая свое внимание на стихе перед ним.

— Как я упоминал ранее, — начал Лэнгдон, — первая строфа поэмы Зобриста дословно взята из Дантового Ада — как предостережение читателю о том, что слова имеют более глубокий смысл.

Аллегорический труд Данте был столь насыщен скрытыми суждениями о религии, политике и философии, что Лэнгдон часто предлагал своим студентам изучать этого итальянского поэта так же серьёзно, как Библию — читая между строк и стремясь понять глубинный смысл.

— Исследователи средневековых аллегорий, — продолжал Лэнгдон, — обычно подразделяют предмет своего анализа на две категории: «текст» и «образ», причём текст — это буквальное содержание труда, а образ — символическое послание.

— Хорошо, — с жаром сказал Феррис. — То, что поэма начинается с этих строк…

— Предполагает, — продолжила Сиенна, — что поверхностное прочтение может выявить только часть истории. Истинное значение может быть скрыто.

— Да, что-то вроде этого. — Лэнгдон снова посмотрел на текст и продолжил читать вслух.

— Что ж, — сказал Лэнгдон, — не уверен насчет лошадей без головы и костей слепца, но похоже, мы должны отыскать конкретного дожа.

— Могилу дожа… я полагаю? — спросила Сиенна.

— Или же статую или портрет? — ответил Лэнгдон. — Дожей уже как столетиями не существует.

Венецианские дожи были наподобие герцогов в других итальянских городах-державах, и более чем сотня их правили Венецией на протяжении тысячи лет, начиная с 697 года нашей эры. Их родословная прервалась в конце восемнадцатого века с завоеванием Наполеона, но их слава и власть до сих пор оставались предметом восхищения историков.

— Как вам может быть известно, — сказал Лэнгдон, — две наиболее популярные туристические достопримечательности Венеции — Дворец дожей и Собор святого Марка — были построены дожами и для дожей. Многие из них похоронены прямо там.

— А знаешь ли ты, — спросила Сиенна, глядя на стих, — был ли дож, который считался особенно опасным?

Лэнгдон присмотрелся к проблемной строке. Искать в Венеции предательского дожа.

— Не знаю ни одного, но в поэме ведь не слово «опасный», а «предательский». Есть разница, по крайней мере, в мире Данте. Предательство — один из семи смертных грехов — худший из них, по существу, за него наказывают в последнем, девятом круге ада.

По определению Данте, предательство направлено на того, кого любят. Известнейший в истории пример этого греха — предательство Иудой любимого им Иисуса, это деяние Данте считал столь гнусным, что отправил Иуду в самое глубинное ядро ада — место, названное Иудеккой, по имени его самого нечестивого обитателя.

— Хорошо, — сказал Феррис, — итак, мы ищем дожа, совершившего акт предательства.

Сиенна кивнула в знак согласия.

— Это позволит нам ограничить перечень возможного. — Она остановилась, вглядываясь в текст. — Но вот следующая строка… о доже, отрубавшем коням головы? — она подняла глаза на Лэнгдона. — Был такой дож, что рубил головы лошадям?

Образ, который Сиенна пробудила в Лэнгдоне, напомнил ему жуткую сцену из «Крёстного отца».

— Не припомню. Но согласно тому же тексту, он ещё «вырывал кости у слепых». — Тут он взглянул на Ферриса. — У вас ведь телефон с интернетом?

Феррис быстро достал телефон и показал распухшие прыщеватые кончики своих пальцев.

— Пожалуй, мне трудно будет управиться.

— Я справлюсь, — сказала Сиенна, взяв его телефон. — Я поищу венецианских дожей, связанных с обезглавленными лошадьми и костями слепого. Она быстро начала печатать на крошечной клавиатуре.

Лэнгдон просмотрел поэму еще раз, и затем продолжил читать вслух.

— Никогда не слышал слова «музеон», — сказал Феррис.

— Это старинное слово, означающее храм, оберегаемый музами, — ответил Лэнгдон. — Во времена древних греков музеон был местом, где просвещённые умы собирались обмениваться мыслями, обсуждать литературу, музыку и живопись. Первый музеон был построен Птолемеем в Александрийской библиотеке за много веков до рождества Христова, а затем появились сотни таких по всему миру.

— Доктор Брукс, — сказал Феррис, с надеждой глядя на Сиенну. — Вы не могли бы посмотреть, есть ли в Венеции музеоны?

— Вообще-то, их там дюжина, — сказал Лэнгдон с шутливой улыбкой. — Только теперь они называются музеями.

— А-а… — осознал Феррис, — надо понимать, нам придется копнуть в сети поглубже.

Сиенна всё набирала что-то на телефоне, без проблем делая одновременно и другое дело — ведя список.

— Ладно, будем искать музей, где можно найти дожа, который отрубал лошадям головы и вырывал кости у слепых. Роберт, есть какой-то конкретный музей, где стоило бы поискать?

Лэнгдон уже раздумывал над наиболее известными музеями Венеции — Галереей академии, Ка’Реццонико, Палаццо Грасси, коллекцией Пегги Гуггенхайм, музеем Коррера — но, казалось, ни один из них не подходит под описание.

Он снова посмотрел на текст.

Лэнгдон хитро улыбнулся.