Кэтрин Купер - Шале

Так почему же я здесь? По сути, нет никаких сомнений, что тело принадлежит Уиллу. Факт моего приезда его уже не вернет.

Но, возможно, это нужно мне.

А возможно, и нет.

Январь 2020 года, Ла-Мадьер, Франция

Хьюго

— Боже, какая скука ! — вздыхает Реа уже в который раз. Мы успели сыграть в «Монополию», «Счастливый случай», в покер и блек-джек. Ни интернет, ни спутниковое телевидение не работают из-за снегопада. По крайней мере, мы занимались сексом — это уже что-то, но Реа ведет себя как зверь в клетке.

— Сколько можно торчать тут взаперти! — возмущается она. — Когда, по-твоему, мы сможем уехать? Я ужасно хочу домой.

— Дорогая, ты же знаешь, что Милли сказала: сегодня все дороги закрыты. Да если б и нет: рейсы отменяют, и на самолет нам никак не попасть. Через пару дней погода исправится, сядем на свой рейс, как собирались, а пока…

— Пару дней! — восклицает Реа. — Ты должен что-то сделать, Хьюго!

Я корчу гримасу.

— И что же? Приятно, конечно, что ты считаешь меня всемогущим, но я не могу соперничать с худшей снежной бурей за последние двадцать лет.

Пытаясь взять ее за руку, я уговариваю:

— Есть места и похуже, где можно застрять, любовь моя. Тут полный комфорт, мы в тепле и уюте, да еще Милли готовит нам потрясающую еду…

— Да и вино отменное, — вставляет Саймон, поднимая вверх свой бокал. Сейчас только четыре часа, а он уже почти опустошил бутылку.

Реа отворачивается от меня и прислоняется лбом к панорамному окну. Сверху доносится плач Иниго.

— У меня уже клаустрофобия, — жалуется она. — И я хочу домой.

Ранее

Когда я проснулась, мамы не было. Опять. Я пошла в школу, потому что мне уже надоело с ней возиться, и я достаточно выросла, чтобы самой позаботиться о себе, а не звонить сразу же Анне. Пока я буду в школе, мама наверняка вернется домой и потом все равно поднимет шум по какому-нибудь пустяку — как обычно.

Но позже, когда я сидела на математике, меня позвали к директору.

Мне стало не по себе. Боже мой! Что мама еще натворила? Ее опять забрали в госпиталь? Самое плохое, что с ней случалось, это когда она явилась в «Теско» в ночной рубашке и стала сбрасывать с полок товары, а ребята из школы увидели ее там, и они знали, кто она такая. Я надеялась, ничего подобного не произошло.

Я не удивилась, когда увидела в кабинете директора Анну — она всегда приходила, когда случалось что-то в этом роде, — но появление двух полицейских, мужчины и женщины, застало меня врасплох. Я подумала, это означает, что маму арестовали.

— Вот и ты! Спасибо, что пришла. Садись, пожалуйста.

Еще никогда директор, мистер Хардкасл, не разговаривал со мной так ласково.

— Боюсь, у нас для тебя плохие новости.

— Что-то с мамой? — безнадежно спросила я, потому что, конечно, так и было. Что еще могло случиться?

— Да, боюсь, что так, — ответила Анна. Голос ее звучал напряженно, как будто она старалась не заплакать. Она далеко не впервые приходила в школу сообщить мне плохие новости про маму, но никогда себя так не вела.

— В чем дело? — спросила я. Голос у меня внезапно сел. — Что на этот раз?

Анна подошла ближе и взяла меня за руку.

— Даже не знаю, как тебе сказать… Сегодня утром твою маму нашли мертвой.

Я поглядела на Анну и увидела у нее в глазах слезы. Наверное, я ослышалась.

— Простите… Вы сказали, она умерла? Но я же видела ее вчера вечером… Умерла? — Я потрясла головой. — Вы что-то не так поняли. Я видела ее. Она была дома. Со мной.

Анна посмотрела на полицейских, а потом снова на меня.

— Конечно, будет расследование, но, боюсь, она совершила самоубийство. — Пауза. — Бросилась с верхнего яруса парковки. Смерть была мгновенной, она не страдала.

Я выдернула ладонь из рук Анны и, зажав уши, закричала:

— Нет, нет, нет! Не говорите так! Это ошибка!

Я почувствовала, как по щекам у меня покатились слезы. Я и не понимала, что плачу.

Анна мягко отняла мои руки от ушей и обняла меня.

— Мне очень жаль, — сказала она негромко. — Я договорилась о приемной семье для тебя, на время, а потом мы обсудим дальнейшие… варианты. Хочешь, сразу поедем?

Я подняла на нее глаза и вытерла слезы, но они все равно текли.

— К Ронде? — спросила я.

— Боюсь, на этот раз Ронда не сможет тебя принять. Это другая семья, но за тобой тоже будут хорошо присматривать.

С этого начались худшие годы в моей жизни. Оказалось, что у Ронды рак груди, и она больше не может брать приемных детей, потому что проходит химиотерапию. И хотя жизнь с мамой была нестабильной и непредсказуемой, в глубине души я все равно чувствовала, что она любила меня. И я ее любила. У меня был свой дом, и была мама. Без нее и без Ронды я чувствовала, будто лишилась вообще всего.

Мои новые опекуны оказались приятными людьми, но они предпочитали брать детей постарше, как я. А многие другие дети, попавшие в эту систему, пережили немало всего тяжелого, отчего, конечно, изменились. Сандра и Терри были хорошими и старались создать семейную атмосферу, в которой я росла у Ронды, но между моими временными братьями и сестрами царили такие ненависть, насилие и жестокость, что порой мне было страшно возвращаться домой. Когда один из мальчиков попытался ко мне приставать, меня перевели в другую семью. Ронда по-прежнему не могла меня взять, но мы с ней поддерживали связь. Я продолжала кочевать от одних опекунов к другим. Некоторые были лучше других, но я все равно чувствовала, что это временно, и мечтала о собственном доме.

Я пошла по стопам мамы и начала резать себя. Только так я что-то чувствовала. Так, или позволяя мальчикам и мужчинам, которых едва знала, трогать меня непристойным образом, хоть я и была практически ребенком. Мне нравилось ощущать над ними власть, вот только потом я казалась себе грязной. Мне снились странные сны про то, как я причиняю боль другим людям, и я просыпалась возбужденной. Своим психотерапевтам я никогда об этом не рассказывала — не знала, нормально это или нет, и не хотела, чтобы меня заперли в госпитале, как маму когда-то.

Бывало, я злилась на нее за то, что она натворила. Почему бросила меня? Неужели ей было все равно, что со мной произойдет, если я останусь одна на целом свете, когда мне всего пятнадцать?

Но в основном я злилась на брата моего отца. Каждый раз, закрывая глаза, я видела мамино лицо, когда она рассказывала мне, что он сделал, — полное ненависти. А еще разочарованное и несчастное. Это была не ее вина — она ничего не могла поделать со своей болезнью. Виноват был он — отцовский брат, — ответственный за его смерть. Он разрушил ее жизнь.