Рику Онда - Дом с синей комнатой

Понимаю, люди были напуганы случившимся до чертиков и стали очень подозрительными, но некоторые говорили просто невообразимо ужасные вещи.

Мама тоже выпила яд. Понадобилось больше недели, чтобы она пришла в сознание; до выписки из больницы прошло около трех месяцев. Она лишь по счастливой случайности выпила небольшое количество яда. Но какие ходили слухи! Мол, она знала, что напитки отравлены, потому выпила лишь немного; она и есть отравительница; она — сообщница… Вся наша семья тогда оказалась под подозрением.

Нас буквально втоптали в грязь. Желтые газеты и журналы осаждали нас, а уж каким тоном они с нами разговаривали, — до сих пор отчетливо помню злость, от которой волосы встают дыбом. Были молчаливые звонки, как-то раз кто-то бросил нам в сад камень, обернутый в анонимное письмо… Мы и так переживали ужасное событие, все это было солью на наши раны. Все вокруг оказались словно в эпицентре страшного шторма после случившегося.

Помню, как услышала голос отца из гэнкана. Я держала на руках младенца и, затаив дыхание, замерла в темном коридоре у него за спиной.

Голос отца звучал спокойно. Но я могла видеть, как дрожали его руки, когда он поднимал с земли тот камень с письмом. Казалось, его кровь вот-вот закипит.

Несмотря на все это, мы как-то умудрились сохранить спокойствие. Сейчас все было бы совсем иначе. Сейчас пресса просто с катушек слетела бы, разместив повсюду фотографии дома, так что ты не смог бы его покинуть! Сейчас даже знать правду никому не обязательно; все скорее похоже на мгновенное линчевание и преступника, и пострадавшего. А я верю, что право судить есть только у жертвы. С чего вдруг абсолютные чужаки получили право вершить судьбы других людей? Никогда этого не пойму.

В день убийств я еще не встала на ноги после родов. Старший сын появился на свет без проблем, но вторые роды дались мне тяжело, и я долго приходила в себя. Почти ничего не ела, около двух недель не вставала с постели, а под глазами залегли глубокие тени. Я так сильно изменилась, что старший ребенок расплакался, увидев меня такой.

Да, моя семья занимается металлическими запчастями. Мой муж родом из семьи каменщиков, но, будучи третьим по старшинству ребенком, он не мог унаследовать семейное дело и решил работать на нас. У отца не было сыновей, так что бизнес в итоге должен был перейти к нему. Так мы и жили — родители, мы с мужем и дети.

Я была по-прежнему прикована к постели, поэтому в больницу к матери ходила моя младшая сестра, недавно вышедшая замуж. Я хорошо помню, как, вернувшись домой, она часто плакала и причитала, как ужасно видеть маму в таком состоянии. Моя сестра всегда была очень эмоциональной — в детстве она вечно плакала, если злилась, или начинала рыдать, когда не могла передать чувства словами. Ее слезы просто не высыхали. Так было каждый день, пока мама лежала в больнице.

Мы дрожали от страха под осуждающими взглядами окружающих. Случись еще что похуже камней, это нас сломало бы.

Отец смог сохранить выдержку, держался молодцом. Помню, он повторял, что мы должны ходить прямо и открыто, не давать окружающим повода пользоваться нами. Вокруг всегда есть люди, готовые растерзать тебя при первой возможности, вечно рыская в поисках новой добычи. Мы были в отчаянии. Следуя советам отца, старались не бросаться в глаза, и хотя люди и шептались у нас за спиной, открытой конфронтации не было.

Когда преступника нашли, пусть и мертвым, многие резко поменяли свое отношение к нам и даже стали чересчур радушными и дружелюбными. Нас завалили горами подарков для мамы с пожеланиями выздоровления. Помню, мне было горько видеть все эти бесчисленные коробки, наполненные фруктами и сладостями. Мы прекрасно помнили тех, кто совсем недавно были против нас, потому не тронули их подарки. Отдали их семьям пациентов, с которыми познакомились в больнице, где лежала мама — так мы смогли хоть немного отплатить им за поддержку. Конечно, они тоже великодушно принесли что-то на мамину выписку.

Мама всегда была очень подвижной, любая работа в ее руках спорилась, и она не любила подолгу сидеть без дела. Но после случившегося это была уже не та мама, которую мы знали раньше. Она словно в одночасье состарилась на двадцать лет. В свой первый визит к ней в палату я лишилась дара речи от удивления.

Мама, конечно, страдала от последствий отравления ядом, но это потрясение от случившего ей так и не удалось пережить. Она так и не смогла оправиться, в том числе от того, как младший сын Аосава, которого она любила, как собственного внука, умирал в мучениях у нее на глазах. Ужасное зрелище! Она тогда и сама страдала от невообразимой боли, и прямо у нее на глазах… такое сложно пережить.

Даже сейчас я хотела бы убить того преступника. Я не могу простить ему его самоубийство. Трусливый ход, нечестный. Он не заслужил быстрой смерти. Нужно было напоить его собственным ядом, капля за каплей, пока он не выплюнет все свои внутренности и не начнет кататься по полу в своей собственной рвоте и испражнениях. Хочу, чтобы он хорошенько понял, как страдали его жертвы, хочу, чтобы эта мука растянулась на дни. Вот чего я хочу.

Когда мама начала работать в доме Аосава?

Сколько я себя помню, она всегда работала там.

Изначально несколько поколений ее семьи были садовниками. У них было свое небольшое ландшафтное агентство — кажется, ее дед отвечал за сад при клинике Аосава. Мама с самого детства бывала там с дедом и отцом и, похоже, полюбилась всем членам той семьи. Кажется, они даже подарили ей что-то внушительное на свадьбу.

Хозяйка дома была христианкой. Мама рассказывала, что та была прекрасной женщиной, очень спокойной, никогда не повышала голос и не злилась. Даже когда ее дочь потеряла зрение, они с мужем до последнего не опускали руки, хоть ничего и не помогало. Доктор Аосава был очень подавлен случившимся, но она всегда успокаивала его, приговаривая: «На все воля Божья».

Так вот, когда хозяйка начала активно заниматься благотворительностью и ей понадобилась помощь с домашними делами, сразу же всплыло мамино имя. Она с детства хорошо знала дом и семью, хотела быть полезной, потому согласилась. Кажется, мама проработала там около двадцати лет до момента убийств. Да, я ее дочь, но, думаю, они и сами заметили, какое она сокровище — всегда была приветлива и не боялась работы. И их дети к ней очень привязались. Особенно их младшенький: мама его так баловала, что даже мне, взрослой женщине, было завидно. Она ведь была моей мамой! Она его очень любила. Вот насколько мама сблизилась с той семьей. Дочь Хисако и старший сын Нозому для своих лет были очень сообразительными и спокойными детьми, не причинявшими хлопот, потому, наверное, она и была так ласкова с непослушным младшим ребенком.