Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

— Извращенец чертов!

Она хотела плюнуть ему в лицо, но его рука снова сдавила ей горло. В слабом освещении его глаза казались черными, как угольные шахты.

— Тебе придется подчиниться, София. Целиком и полностью. Эту искорку непослушания в твоих глазах мне придется загасить старым добрым способом — кожаным ремнем. Как и со всеми другими женщинами, которых я хотел. А потом мы, возможно, обсудим условия твоего пребывания здесь. Поскольку ты вскоре поймешь, что именно здесь твой дом. Возможно, мы даже снова будем работать вместе. Разве не здорово? Хотя тебе придется постепенно подниматься в иерархии… Начать с самой грязной работы, а потом молить меня, чтобы я принял тебя назад. И не вздумай кричать, когда вернется персонал. Сюда никто не посмеет зайти.

— Так задуши меня, — прошипела София. — Покончим с этим.

В ответ он рассмеялся и убрал руку, сжимавшую ее горло.

— Милая моя, ты всегда и во всем торопишься. Это станет для тебя запоминающимся уроком, вот увидишь.

— Тебе это так не пройдет, я тебя убью… — Голос прервался, в легких захрипело.

— Попробуй, — усмехнулся он. — Это было бы даже забавно.

Кровать заскрипела, когда он поднялся. Шаги эхом отдавались под низким потолком. Долгое время царила тишина, потом вновь раздался его голос:

— Теперь у тебя есть над чем подумать. Там, на столике, еда.

Он снова погасил свет. Последнее, что она слышала, — ключ, повернувшийся в замке.

Ее охватил мощнейший приступ кашля. Она вдохнула, заполнив легкие воздухом. Постаралась восстановить дыхание. Сердце колотилось о грудную клетку, в ушах стучало. Долго-долго София лежала неподвижно на спине. Потом оглядела маленькую каморку. Провела рукой по постели — простыня новая, только что с фабрики, покрывало застиранное, в катышках. Ей показалось странным, что она не парализована страхом. Однако ее мозг напряженно искал выхода.

Несмотря на всю безнадежность ситуации, София вдруг ощутила некоторое облегчение. Он не собирается убивать ее сразу. У нее есть немного времени. И если удастся по максимуму задействовать временно прояснившийся мозг, она сможет придумать, как выбраться отсюда.

София села, отметив, что она босиком, и спустила ноги на бетонный пол. Ноги послушались, когда она попыталась встать. Еще раз оглядела комнату. Раньше здесь размещался изолятор для больных в секте. Двухэтажные кровати стояли так плотно, что заслоняли лампы в потолке. В воздухе висел отвратительный запах потных ног и гнилых растений. Но сейчас в комнате не осталось почти ничего: только кровать, шкаф и маленький столик, на котором лежал завернутый в полиэтилен бутерброд.

Подойдя к шкафу, София открыла дверцы. Несколько вешалок с платьями. Платья маленькие, ее размер. Ящик с нижним бельем — шелковым, кружевным. Пара туфель-лодочек.

Ванная в конце комнаты оказалась чистой, только что вымытой. Два полотенца, мыло, шампунь и зубная щетка. Позади ванной располагалась небольшая кладовка с принадлежностями для уборки и садовым инвентарем. А дальше — стоп. Массивная дверь, ведущая наружу, оказалась заперта.

Откуда-то пахло кислятиной. София понюхала у себя в подмышках, и ее чуть не вытошнило от запаха пота. Зайдя в ванную, она отметила, что на двери нет замка, но все же решила рискнуть. Скинула футболку, трусики и бросила в кучу на пол. Включила душ; ждала, подрагивая от холода, пока нагреется вода. Потом включила самую горячую, какую только могла вытерпеть, и опустилась на пол в душевой кабине, однако внутри ее оставался холод, несмотря на горячие струи. Потом завернулась в полотенце, вернулась в комнату, жадно проглотила бутерброд и выпила бутылку минеральной воды.

«Я должна все это пережить».

В окно подвала заглянул лучик света заходящего солнца. София села на кровать, стараясь прогнать ощущение паники, охватывающее ее по мере того, как в комнате темнело. Подошла к двери, включила освещение.

Со двора доносились голоса персонала. Ей хотелось выглянуть наружу, но окно находилось слишком высоко. Несколько раз она крикнула «помогите», однако закашлялась и замолчала.

Снаружи все стихло. София не знала, сколько сейчас времени. Наручные часы она сняла, когда лежала в ванне у Маттиаса… Маттиас. Как я могла быть такой дурой? От стыда ей стало так больно, что она застонала. И даже не потому, что ее оказалось так просто соблазнить, — ужас в том, что у нее не возникло ни малейших подозрений. Неужели такое можно не заметить? Тем не менее она не заметила. А это может означать только одно: она безнадежная дура, полный ноль. Подумав о сообщениях, которые он рассылает от ее имени, София почувствовала себя такой беспомощной, что обхватила себя руками и заскулила, покачиваясь взад и вперед.

В память потоком хлынули сцены из свободной жизни. При одном воспоминании о Беньямине ей показалось, что в сердце всадили нож. Хотя она помнила каждую деталь его лица — мелкие морщинки вокруг глаз, всегда приоткрытый рот, скопления веснушек, — ей все же не удавалось собрать все это воедино. Она не могла представить себе его лицо.

Долгое время София лежала без сна: с одной стороны, изможденная, с другой — напряженная и перепуганная. Все внутри ее разрывалось на части. Стены комнаты словно сдвинулись. Кровь стучала в ушах. В углах маленького подвального грота притаилось одиночество. Оно нашептывало, насмехалось. София знала, что не выдержит здесь целую ночь. Она пыталась представить себе, как все закончится.

«Он убьет меня. Здесь я и умру».

Пришло новое сообщение от Софии, в котором она писала, что находится в Париже. К письму прилагалась фотография Эйфелевой башни с отдаленной фигурой, лица у которой видно не было. Это могла быть София — или же нет.

«Кто станет прыгать в самолет, чтобы лететь в Париж, только что отсидев десять часов во время трансатлантического рейса? — подумал Симон. — Они меня что, совсем за дурака считают? Словно София тут же побежала бы к Эйфелевой башне, едва приехав в Париж. А потом дала бы сфотографировать себя так, чтобы не было видно лица, словно селфи вдруг отменили…»

Все это явно делает кто-то, совсем не знающий Софию. От этого осознания Симону стало совсем плохо. Так плохо ему еще не было с тех пор, как он покинул «Виа Терра».

Настал вечер. Симон только что поужинал и сидел теперь в своем кресле. Весь день он избегал даже смотреть в сторону компьютера, желая дать себе время подумать. Однако думать было особенно нечего. В животе холодом разливалось неприятное чувство. София в когтях у Освальда. Это единственное объяснение, но оно казалось таким неприятным, что Симон изо всех сил старался найти другие причины, которых на самом деле не существовало.