Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Отец был зажиточным дельцом из Гётеборга. Он был огромен, как медведь, с черными, словно вороново крыло, волосами, ястребиным носом и мощной нижней челюстью. Его взгляд мог пробуравить любого. Порой от одного его взгляда становилось больно. Мать была тонкая бледная блондинка. Она напоминала эльву, когда он возвышался рядом с ней.

Я родилась 8 марта 1920 года, всего за два месяца до того, как мой отец начал строить усадьбу на Западном Туманном острове. Почему он захотел здесь жить? Этого никто не мог понять. Природа тут суровая, неприветливая. Деревни как таковой в те времена не существовало. Да к тому же туман, подкрадывавшийся с моря и укрывавший остров, словно плотное одеяло, на всю зимнюю половину года…

Однако усадьба наша должна была располагаться именно здесь — тот день, когда мы ступили на остров, запечатлен на фотографии, которую я приклеила здесь. Отец с лопатой в руке, мать со мной на коленях, и мой брат Оскар, стоящий рядом; когда была снята эта фотография, ему исполнилось шесть лет. В тот самый день еще не построенная усадьба получила свое название: поместье Виндсэтра, или просто «Усадьба».

Каждый раз, глядя на этот снимок, я проклинаю судьбу, приведшую нас сюда.

О первых годах у меня сохранились весьма смутные воспоминания. Первое из них — это крик. Крик матери с чердака.

— Почему мама кричит по ночам? — спросила я свою няньку Эмму.

— Наверное, ей снятся кошмарные сны — как и тебе иногда.

— Но крик доносится с чердака.

— Нет, тебе кажется. На чердак никому нельзя заходить, ты ведь знаешь. Твой отец хранит там важные бумаги, к которым никто не должен прикасаться.

— Но крик доносится с чердака!

Любопытство росло во мне, придавая мне мужества.

В ту ночь бушевала гроза. Вспышки молнии и удары грома сменяли друг друга. Я очень боялась и хотела в туалет, но тут между вспышкой молнии и ударом грома послышался крик. Ступеньки чердачной лестницы были холодными под моими босыми ногами. Держась за перила, я подтягивалась вверх, шаг за шагом, — и тихо охнула, увидев, что дверь на чердак приоткрыта. Потом до меня снова донесся крик — но на этот раз приглушенный, больше похожий на стон.

На чердаке на скамье лежало что-то белое.

«Это свинья», — подумала я. Раньше я видела, как режут свинью. Так она и выглядела — вытянутая, привязанная за ноги. «Стало быть, это свинья кричала по ночам», — решила я. И в этот момент отец обернулся и заметил меня. У него были злые, безумные глаза. В мгновение он схватил меня и понес вниз по лестнице. Мне показалось, что он потный и какой-то странный, но порадовалась, что отец держит меня на руках — он так нечасто это делал… Он резко положил меня в постель в моей комнате.

Это был единственный раз, когда отец накрыл меня одеялом и подоткнул его. Когда я попыталась что-то сказать, отец закрыл мне рот ладонью.

— Тебе приснилось, — прошептал он. — Это был просто сон.

Когда он пошел к двери, я заметила, что он голый. Потом услышала, как ключ повернулся в замке.

— На чердаке кричит свинья, — сказала я Оскару за ужином.

Только это — и тут же отец накинулся на меня. Все произошло очень быстро. Я не успела ни еду проглотить, ни о чем-то подумать. Пощечина оказалась очень сильной — я отлетела назад, перевернулась вместе со стулом и с грохотом приземлилась на пол.

Я расплакалась, и Оскар начал всхлипывать, но никто ничего не сделал.

— Встань из-за стола, — раздался голос отца. — Мне надоели твои выдумки и враки. Немедленно отправляйся в свою комнату.

Я ожидала, что мать подойдет и поднимет меня, но ничего не произошло.

Я взялась за край стола и поднялась; заметила, что на подбородке и на груди у меня еда, и снова заплакала. Плач сменился тихим воем.

Мать сидела и смотрела в тарелку; ее рука, державшая вилку, дрожала. Но она так ничего и не произнесла.

Оскар молчал. Отец весь трясся от злости. Я медленно вышла из столовой, волоча ноги — но не специально.

Больше я никогда не упоминала о свинье. Когда она кричала по ночам, я затыкала уши, а если это не помогало, начинала петь в темноте. Теперь дверь в мою комнату всегда запирали по вечерам. Отец сказал, что я брожу во сне, что это опасно. Мать согласилась с ним.

Я видела синяки у нее на руках. Красные следы на шее. Как она иногда шла, едва переставляя ноги. Казалось, раньше все это оставалось невидимым.

Но я ничего не говорила.

«Мать больна, — думала я. — Поэтому она так выглядит».

Начав бить меня, отец продолжил это дело. Достаточно было выражения лица, одного неловкого жеста, и он накидывался на меня и Оскара. Но мне доставалось больше. Оставалось только не попадаться ему на глаза. Потом стало хуже.

Иногда Эмма водила нас гулять по острову. В лесу было небольшое озерцо, куда мы ходили. Когда погода была хорошая, она разрешала нам поиграть у воды.

Мне было лет пять или шесть, когда все это произошло. К нам приехали дядя Маркус и тетя Офелия. Мне не нравился дядя Маркус — у него были жесткие руки, которые поднимали меня и вертели в воздухе так, что у меня кружилась голова. Тетушка Офелия была слабая и болезненная.

В тот день я сидела на качелях. И тут заметила их. Мать, отец и дядя Маркус выходили в ворота. Я прокралась вслед за ними. Сперва сбилась с пути, потому что отвлеклась на белку, сидевшую на дереве, но потом услышала голоса, доносившиеся от озера. Взглянула, раздвинув ветки, и увидела их.

Мать лежала в воде голая, так что ее тело мерцало в черной воде, как перламутр. Отец стоял позади нее, держа ее за руки. Дядя Маркус стоял между ее раздвинутых ног. Мать жалобно кричала. Отец опустил ее голову под воду.

Я забыла, что мне нельзя там находиться. Испугалась, что мать утонет, и закричала; потеряла основу под ногами и скатилась по склону к воде. Потом вскочила и попыталась убежать, но дядя Маркус схватил меня. Он был голый и мокрый, так что вода потекла струйками на мою одежду. Он сел на камень, положил меня себе на колени, снял с меня штанишки и стал больно шлепать.

Отец продолжал что-то делать с матерью в озере.

— Что делает здесь этот трижды проклятый ребенок? За ней что, никто не смотрит?

Он обернулся и посмотрел на меня, лежавшую на коленях у дяди, — я кричала, извивалась и вырывалась. Моя непокорность что-то в нем запустила — он подошел и вырвал меня из рук дяди Маркуса. Отнес меня к воде и опустил под воду. Стало черно и холодно; я пыталась закричать, но видела только пузырьки из своего рта. Руки отца крепко держали меня под водой. Потом, схватив меня за волосы, поднимали меня, так что я могла сделать вдох, — и снова опускали меня под воду.