Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Мое тело стало тесной темницей, из которой я не могла выбраться. Я словно всегда носила на плечах тяжелый камень. Дядя запретил мне ездить на материк. Всегда посылал со мной кого-нибудь, когда я шла гулять. А в школу меня провожала Хильда. Но с кем я могла бы поговорить? Ни один человек на острове не решился бы поставить под сомнение поведение графа фон Бэренстена.

Самое удивительное — никто не замечал, что со мной происходит. Жизнь шла своим чередом, словно по ночам на чердаке ничего не происходило.

Однажды ночью, когда я вернулась в свою комнату, матери там не было. И как я ни звала ее, комната оставалась пустой и одинокой. Я поняла, что она покинула меня и что теперь я одна на всем свете. Тогда-то я и поняла, что должна бежать.

Большие ворота всегда находились на запоре, но за пристройками была калитка, выходившая на лес. У меня созрел план сбежать рано утром, дойти по лесу до причала и уехать на пароме на материк.

А что потом? Этого я не знала. Город представлялся мне неизведанной страной. Может быть, я найду какой-нибудь хутор, где понадобятся лишние руки…

В тот день лежал плотный туман, воздух был сырой и тяжелый. Я сложила в рюкзак самое необходимое. Надела брюки, осеннюю куртку и грубые ботинки. Сторож не видел, как я выскользнула в калитку. Я пошла в сторону причала — по крайней мере, так я думала. Пройдя около часу, поняла, что заблудилась. Солнца не было, чтобы сверять по нему направление, а ландшафт повторялся. Туман сгустился и стал таким плотным, что я не видела деревьев вокруг себя.

Усталая, готовая расплакаться от отчаяния, я села и постаралась собраться с мыслями. Тут до меня донесся собачий лай. Резкий, жадный — как лают собаки, когда учуяли добычу. Я поняла, что это он — кто же еще может охотиться ранней осенью… Вскочила с камня и кинулась бежать. Спотыкалась о корни и камни, ветки хлестали меня по лицу. Я бежала изо всех сил. Но собачий лай все приближался.

Тут до меня дошло, кто же дичь.

Из леса выбежала собака, готовая ринуться в атаку.

Я упала ничком на мох и лежала неподвижно. Слышала рычание собаки, приближавшийся цокот копыт. Закрыла глаза и умоляла Бога защитить меня от того, что сейчас должно произойти.

Дядя подъехал совсем близко, так что мое тело оказалось почти под копытами лошади. Спрыгнул с седла и рывком поднял меня с земли.

Потом он начал бить меня. Сначала по лицу, так что в моих ушах зазвонили церковные колокола, и я упала навзничь в мох. Потом по всему телу — бил кулаками, сидя на мне верхом. А потом стал пинать ногами. Один из ударов пришелся по голове, и все вокруг почернело.

Очнувшись, я поначалу не могла сообразить, где нахожусь. Однако прекрасно помнила все, что со мной произошло. Голову разрывало от невыносимой боли. Я никак не могла сфокусировать взгляд. Надо мной возникло размытое лицо тетушки.

— Какое счастье, что ты очнулась, Сигрид! Случилось нечто ужасное…

— Я знаю, что случилось. Я…

— Тсс, тебе нельзя волноваться. На тебя напал в лесу какой-то незнакомец. Этакий негодяй! Дядюшка обнаружил тебя как раз вовремя. А преступник успел сбежать… О, какое несчастье! Благодари Бога, что дядя отправился в лес на охоту. Иначе тот незнакомец, пожалуй, убил бы тебя.

— Но ведь все было не так…

— Мы точно знаем, как все было. И одежду он с тебя стащил… Какой ужас!

— Но послушайте, тетушка…

— Твой дядя думает, что это был кто-то из батраков с хуторов. Он поехал опрашивать крестьян. Отдохни, тебе нельзя вставать.

— Все было совсем не так…

— Нет-нет, Сигрид, дорогая моя, все было именно так. Приходил доктор. Сказал, что ты, возможно, некоторое время будешь не в себе. Этот негодяй ударил тебя по голове… Но потом ты поправишься. Бедная девочка!

По ее шее, словно крапивный ожог, расползлись красные пятна. Тут я догадалась: она знает, что произошло. Знает и о том, что происходит на чердаке.

Я повернулась на бок и опустила веки, сделав вид, что заснула. Тетушка на цыпочках вышла из комнаты.

Несколько недель я пролежала в постели. Говорила, что мне плохо. Отказывалась вставать. Никто и словом не упоминал, что я пыталась бежать. Мимо окон пролетали тучи. Дни сменялись ночами. Луна росла и уменьшалась. Мои раны зажили, но я не могла заставить себя подняться с постели.

Однажды дядя зашел в мою комнату. Я отвернулась.

— Ты поедешь в Швейцарию, — заявил он. — Надолго.

Меня отправили в интернат, где монахини стерегли меня, словно ястребы. Они постоянно приставали ко мне с навязчивыми разговорами о божьем милосердии и заставляли меня исповедоваться. Однако я не раскрыла тайну, тяжелым бременем лежавшую у меня на душе. Я знала — дядя посылает в школу деньги, чтобы купить тем самым расположение монахинь.

О том, чтобы отправить меня домой на каникулы, и речи не шло. Каждый раз дядя находил причину отложить мой приезд. И каждый раз я испытывала большое облегчение.

В 1939 году, когда началась война, я получила звание бакалавра. В тот день, гордая, но отягощенная мыслями о неизвестности будущего, я приняла решение. Все говорили о войне, и в интернате тоже. Я решила постараться забыть то, что происходило на чердаке. В мире шла война, люди умирали, и стало ясно: жизнь уже никогда не станет такой, как прежде.

В тот день, когда я вернулась домой, над проливом плотным покрывалом лежал туман. Паром кренился на волнах; я знала, что мы уже близко, но остров все еще скрывался в тумане. Когда же он величественно выступил вперед — очертания сосен, судов в гавани, шпилей усадьбы, — я подумала, что это начало новой жизни.

Однако в Виндсэтре воздух дрожал от дурных предзнаменований. У дяди Маркуса имелся на мой счет новый план, и дело не терпело промедления. В первый же день он вызвал меня в свой кабинет.

— Мы должны подумать о том, чтобы найти тебе подходящего мужа, — заявил он, оглядывая меня с головы до ног.

Я знала, что изменилась. В интернате не было других занятий, кроме как учиться и есть, так что я сильно располнела.

Дядя взял меня за подбородок и поднял мою голову так, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— Выглядишь прекрасно. Только немного поменьше еды.

Я удивилась, как он может думать о таком, когда в мире бушует война.

— И, кроме того, ты не девственница, — продолжал он, приподняв брови. — Но деликатный муж будет смотреть на этот факт сквозь пальцы.

Я попятилась.

— Сигрид, почему ты так серьезно все воспринимаешь? У меня есть предложение. Ты подумаешь о своей внешности, я же позабочусь обо всем остальном.