Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Прости меня, что я не постояла за себя. Прости мой страх и мою слабость. Всей душой надеюсь, что получу прощение прежде, чем умру. Столь ужасны оказались последствия моего молчания…

Полгода спустя, когда стало ясно, что я понесла, ужасная тайна начала разъедать меня изнутри — ибо дядя Маркус давно перестал заботиться о том, где он оставляет свое семя.

Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. София вздрогнула, чуть не выронив книгу. В дверях стоял Освальд с кипой бумаг в руке, одетый в спортивную одежду; с его лба стекал пот. Вид у него был на редкость самодовольный, глаза буквально сияли.

— Новые тезисы! — торжествующе провозгласил он, подняв руку с листами. Ничто в его внешнем виде даже не напоминало о событиях предыдущего дня. Перед ней стоял ее насильник — и разговаривал так, словно они лучшие друзья. У нее даже возникла мысль, что он свихнулся и что ей удастся каким-то образом уговорить его отпустить ее.

Но вдруг София заметила, как набух бугорок у него под облегающим трико, и поспешно отвернулась. Он возбуждается от своего религиозного бреда и пришел, чтобы снова ее изнасиловать?

Пока Освальд закрывал и запирал дверь, она поспешно положила на покрывало семейную хронику.

— Ты уже прочла ее? — спросил он.

— Нет, как раз собиралась начать читать, — солгала София. Не хотела, чтобы он начал расспрашивать ее о содержании. По крайней мере, пока она не дочитала до конца.

Он аккуратно сложил стопку бумаг на столик у двери. Потом подошел и сел на край постели.

— Я как раз заканчивал тренировку на велотренажере, когда до меня дошло, что ты обязательно должна прочесть тезисы. Тогда ты поймешь, насколько серьезно твое предательство.

— Отпусти меня! — вырвалось у нее. — Ты меня наказал, дай теперь мне уйти.

— Малышка моя, то, что ты называешь наказанием, вовсе не было для меня однократным мероприятием. Ты значишь для меня куда больше; надеюсь, ты это понимаешь?

— Ты спятил. Ты не можешь больше держать меня здесь.

Его глаза сузились. Схватив ее за волосы, он притянул ее лицо почти вплотную к своему. София попыталась вывернуться, но Освальд потянул сильнее, так что она вскрикнула.

— Принятие, — проговорил он. — Об этом говорится в новых тезисах. Тонкая грань между жизнью и смертью. Принять ту роль, которая уготована тебе жизнью. В твоем случае — понять, что твоя жизнь в моих руках. Ты помнишь Лили?

— Кого?

— Она была моей девушкой тут, на острове, когда я был молод. Мы играли с веревками, кнутами и всякими такими штуками. Однажды вечером она начала сопротивляться. И тогда все кончилось плохо. В смысле — для нее. Не повторяй ошибку Лили.

— Ты отвратителен! И еще думаешь меня напугать!..

— Но ты испугаешься, София. Если не сейчас, то тогда, когда на твоей шее затянется кожаный ремень. Это я тебе обещаю.

Освальд притянул ее ближе, коснулся холодными губами ее лба.

— Сердечко мое… В тебе так много жизни… Слишком много для твоего блага.

Он отошел к столу и взял пачку листов. Снова сел рядом с ней и положил перед ней бумаги.

— Вот это записи, которые я делал в тюрьме. Новые тезисы. Только начав работать над ними, я приблизился к тому, что мы можем условно назвать солью жизни. Некоторые упражнения я опробовал на заключенных Скугоме. Можешь мне поверить, они оказались весьма эффективны. Там есть резюме — я хочу, чтобы ты прочла его в первую очередь.

София посмотрела на пачку листов толщиной сантиметров в десять и мысленно понадеялась, что он не заставит ее читать вслух. На верхнем листе были сделаны отметки красным карандашом — большими неровными буквами: « Дурища безграмотная ». София изумленно подняла на него глаза.

— Не обращай внимания, — небрежно проговорил Освальд. — Моя новая секретарша должна была перепечатать мои записки, а она не столь толкова, как ты. Как бы то ни было, все остальное ты сможешь прочесть позже. Я хотел показать тебе вот это.

Порывшись в стопке, он извлек одну бумагу, лежавшую в самом низу. Расправил лист и положил ей на колени. София прочла про себя:

Факт, который упустили из виду все великие мыслители.

Тонкая грань между жизнью и смертью.

Именно на этой грани расположены истинная сила и власть.

Иисус и его бараньи головы проповедуют любовь и понимание.

Буддисты пытаются уничтожить всякую страсть.

Экзистенциалисты: смерть окончательна, пламя нельзя зажечь вновь.

Религиозные чудаки: воскрешение! реинкарнация!

Жизнь ИЛИ смерть.

Черное ИЛИ белое.

Все человечество ищет вслепую.

Только я могу различить эту линию.

Границу между этими двумя сторонами.

ТАМ находится вся сила, которую ты когда-либо можешь обрести.

Между этими двумя.

Там, и более нигде.

София подняла на него глаза, изо всех сил пытаясь овладеть мышцами лица и выглядеть серьезной. Освальд смотрел на нее с надеждой на лице, она же отчаянно пыталась сформулировать что-нибудь уместное и в первую очередь глубокое. Что-нибудь такое, что позволило бы ей выиграть время. Найти возможность сбежать. И в прошлом она справлялась с его вопросами на засыпку и небольшими проверками. Важно было сказать что-то такое, до чего он сам не додумался.

— Границы нет. Ее нельзя увидеть, только почувствовать. В этом вся суть, — выдавила она из себя наконец.

Его взгляд стал задумчив, словно устремлен внутрь себя. Затем он медленно закивал, провел рукой по однодневной щетине. Потом возникла улыбка — та, которая читалась в глазах, но не достигала губ.

— Точно, София! Именно так. Ты врубилась. Поняла, черт меня подери… Неплохо. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему находишься здесь, а не среди всех этих посредственностей. Отличная работа!

Освальд быстро поднялся, похлопал ее по щеке.

— Сейчас мне надо пойти принять душ. Прочти хронику, потом обсудим. А потом можешь прочесть мои заметки. Оставляю их здесь.

Он взял пачку листов и положил на столик у двери. Задержался на мгновение. Сделал знак победы обеими руками и вышел из комнаты.

София уронила голову на руки и испустила долгий выдох. Внезапно она начала смеяться, резко и истерично. Почувствовала, как разом отпустило напряжение. Не в силах оторваться от его абсурдной писанины, начала хохотать, согнувшись пополам; на глазах выступили слезы. Смех не принес облегчения, но она должна была исторгнуть его из себя. Наконец ей удалось взять себя в руки, сосредоточиться. София снова взяла в руки хронику и продолжила чтение.

Это было задумано как семейная хроника — а получилась исповедь… Кому, зачем она нужна? Теперь, когда уже поздно…